Аче. Роман о пустоте

Ярослав Манторов

Я видел её. Видел не только во снах. Она приходила ко мне. В эти моменты я видел. Видел то, что недоступно глазу. То, что невозможно понять. Я видел её. Но объяснить это… Можно лишь по порядку.

Гл. 4

Он изучал реальность не только посредством анализа. Ни одна деталь не ускользала от его взгляда. В его глазах читалось страстное желание изучать. Вся информация была важна не только как опыт и багаж, но и сама по себе. Поэтому следовало коснуться каждой детали по отдельности. Страх буквальности был лишним. Материя была жива. Абсолютна. Из кучи абстракций выделялась неизбежность, логика. А логика была буквальной. И до дури простой. Лишь то, что ты познал, могло быть реальным.

Скептическая картина мира, если и не была честной до конца, то не допускала в себе грубых погрешностей. Остальные теории висели на гвозде надежды или её отсутствия. А тут ни чему не противоречащий наглядно-опытный путь. В рамках познанного всё было логично. А за их пределы гордость реалиста просто не лезла. Ему точно не нужно было лезть в глубинные смыслы вещей и безграничные пространства неопределённого, чтобы изображать реальность, как она есть.

Остальное в жизни, как и в искусстве, было огромным лицедейством. Русалка, как образ, уродовала природу девушки. Надуманные крылья не давали коню взлететь. Образность всего явно тормозила развитие культуры. Мифология мешала видеть то, что перед тобой, во все времена. Маска уродовала человека, а образ заслонял личность.

Кругом происходило масштабное лицедейство с прописанным сценарием. Огромная постановка. И любая идея, любой скомканный образ, нераскрытый надуманный персонаж на заднем фоне мог стать твоей личностью, раздробить тебя на куски и собрать в иной пазл. Любая часть твоей одежды и мимики отдавала не тобой, а образом.

Образу всегда отводилась типовая роль, потому что любой образ во мгновение становился типом. Ролей могло и не хватать, и вот тут человек уже полностью терял своё лицо.

Он не ненавидел театр только из-за того, что ему не досталось роли. Его приводило в шок, как быстро менялись люди, получившие роль. Роль же в любой момент можно было сменить. Его ехидство питала только мысль о том, насколько быстро шла сменяемость людей, пожелавших остаться в роли.

Тут была проблема не в массовом тщеславии, а в абсолютной абстрактности происходящего. Образ убивал разум и затуманивал рамки познаваемого. Безумство красок давило на мозг. Любая идея и даже искра мысли в итоге пыталась его запутать. Свести с ума. Лишь усилием воли он отрезал идею. Лишил картинку образа.

И тогда он открыл глаза. И увидел, наконец, искомое. Реальность. Неприкрытую ничем. Перед ним лежала сама явь. Живая. Осязаемая. Его сердце бешено забилось. Ему больше ничего не нужно было делать. Просто увидеть. Познать и отрефлексировать саму быль.