Евсеич не имел понятия об уменье удить и потащил изо всей силы, как говорится, через плечо на вынос; рыба, вероятно, запуталась за траву или за камыш, удилище было просто палка, и леса порвалась: так мы и не видали, какая это
была рыба.
Неточные совпадения
Всего же сильнее увлекала меня удочка, и я, под надзором дядьки моего Ефрема Евсеича, с самозабвением предался охоте удить
рыбу, которой много водилось в прозрачном и омутистом Бугуруслане, протекавшем под самыми окнами деревенской спальни, прирубленной сбоку к старому дому покойным дедушкой для того, чтобы у его невестки
была отдельная своя горница.
Самое лучшее уженье находилось у нас в саду, почти под окнами, потому что пониже Аксакова, в мордовской деревне Кивацкое,
была мельница и огромный пруд, так что подпруда воды доходила почти до сада; тут Бугуруслан мог назваться верховьем Кивацкого пруда, а всем охотникам известно, что для уженья
рыбы это очень выгодно.
Тогда еще не
было у нас обыкновения взвешивать крупную
рыбу, но мне кажется, что я и после никогда не выуживал язя такой величины и что в нем
было по крайней мере семь фунтов.
Мать моя постов не держала по нездоровью; я, конечно, не постничал; отец мой хотя не
ел скоромного в успенский и великий пост, но при изобильном запасе уральской красной
рыбы, замороженных илецких стерлядей, свежей икры и живых налимов — его постный стол
был гораздо лакомее скоромного.
По сухому почти месту, где текла теперь целая река из-под вешняка,
были заранее вколочены толстые невысокие колья; к этим кольям, входя по пояс в воду, привязывали или надевали на них петлями морды и хвостуши;
рыба, которая скатывалась вниз, увлекаемая стремлением воды, а еще более
рыба, поднимавшаяся вверх по реке до самого вешняка, сбиваемая назад силою падающих волн, — попадала в морды и хвостуши.
Вся прудовая
рыба скатилась в трубу, то
есть в материк реки.
Рыбы было столько, как в кастрюле с доброй ухой.
Евсеич мой, который и в старости часто смешил меня своей горячностью на уженье, более всех подвергался несчастным потерям, а по его милости и я часто терял крупную
рыбу, потому что без его помощи не мог ее вытащить, а помощь его почти всегда
была вредна.
Самый сильный лов продолжался с весны до половины июля, а потом крупная
рыба перестала брать; я разумею язей, головлей и линей; остальная же вся брала превосходно, но, вероятно, и они бы брали, если б тогда
была известна насадка целых линючих раков.
Вечер
был великолепный, очаровательный; с нами
были удочки, и мы с Евсеичем на Мёше наудили множество
рыбы, которую и варили и жарили; спать легли в повозке.
Потом смотритель рассказывал, что по дороге нигде нет ни волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а
едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
Через несколько минут мы сидели у огня,
ели рыбу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые записи. Я просил удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть дрова.
Единственное, что привлекало их на Южный Сахалин,
была рыба; она приносила им большой доход, так как ловилась в изобилии, и айно, на которых лежала вся тяжесть труда, обходились им почти даром.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я люблю
поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта
рыба?
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен
был выбросить его за окно. Он меня морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет
рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
Начались подвохи и подсылы с целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как
рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.
Шелеп, которым он бичевал себя,
был бархатный (он и доселе хранится в глуповском архиве); пост же состоял в том, что он к прежним кушаньям прибавил
рыбу тюрбо, [Палтус (франц. turbot).] которую выписывал из Парижа на счет обывателей.
Вор-новотор ходил на них с пушечным снарядом, палил неослабляючи и, перепалив всех, заключил мир, то
есть у заугольников
ел палтусину, [Па́лтусина — мясо беломорской
рыбы палтуса.] у сычужников — сычуги.