Неточные совпадения
Мы
приехали под вечер в простой рогожной повозке, на тройке своих лошадей (повар и горничная
приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня
мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
В первый раз случилось, что
мать не
приехала ко мне вечером, и хотя я был предупрежден ею, но тоска и предчувствие неизвестной беды томили мое сердце.
Упадышевский также получил записку:
мать просила отпустить меня с шести до девяти часов вечера, а если нельзя, то хотела
приехать сама; к этому прибавляла она, что пробудет в Казани только до утра.
Мать дала мне обещание, что по первому летнему пути она
приедет в Казань и проживет до окончания экзаменов, а после гимназического акта, который всегда бывал в первых числах июля, увезет меня на вакацию в деревню, где я проживу до половины августа.
На другой день, поутру,
мать моя должна была
приехать к директору до приезда к нему Камашева с рапортом, выпросить позволения
приезжать ко мне в больницу два раза в день и потом вымолить обещание: отпустить меня в деревню на попечение родителей впредь до выздоровления, если доктор найдет это нужным.
Искренность горя и убедительность слез нашли путь к его сердцу; без большого труда он позволил
матери моей
приезжать в больницу каждый день по два раза и оставаться до восьми часов вечера; но просьба об увольнении меня из гимназии встретила большое сопротивление.
Еще более изумила меня
мать, которая
приехала вслед за Бенисом и без всякого смущения рассуждала с ним и с другими о моей новой небывалой болезни.
Когда я
приехал на вакацию в Аксаково (1803 года) с Евсеичем и когда моя
мать прочла письма Упадышевского, Ивана Ипатыча и Григорья Иваныча, то она вместе с моим отцом была очень довольна, что я остался в среднем классе.
Моя
мать, испуганная и встревоженная, еще не оправившаяся после родов (семейство наше умножилось третьим братом), немедленно
приехала в Казань одна, наняла квартиру, перевезла меня к себе, пригласила лучшего доктора и принялась за мое леченье.
Я нашел здоровье моей
матери очень расстроенным и узнал, что это была единственная причина, по которой она не
приехала ко мне, получив известие о моем разрыве с Григорьем Иванычем. — Продолжая владеть моей беспредельной доверенностью и узнав все малейшие подробности моей жизни, даже все мои помышления, она успокоилась на мой счет и, несмотря на молодость, отпустила меня в университет на житье у неизвестного ей профессора с полною надеждою на чистоту моих стремлений и безукоризненность поведения.
Я
приехал поздно вечером, все в доме уже спали; но
мать, ожидавшая меня в этот день, услыхала шум, вышла ко мне на крыльцо и провела меня прямо в спальную.
Я не стану распространяться о том, как устроивала свое городское житье моя
мать, как она взяла к себе своих сестер, познакомилась с лучшим казанским обществом, делала визиты, принимала их, вывозила своих сестер на вечера и на балы, давала у себя небольшие вечера и обеды; я мало обращал на них внимания, но помню, как во время одного из таких обедов
приехала к нам из Москвы первая наша гувернантка, старуха француженка, мадам Фуасье, как влетела она прямо в залу с жалобою на извозчиков и всех нас переконфузила, потому что все мы не умели говорить по-французски, а старуха не знала по-русски.
Надо мной смейся, но ко мне
мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал голос, — что эти часы пропали, то, клянусь, она была бы в отчаянии!
— Ах ты, бесеныш, ты тоже тут! Вот
мать приехала, теперь ты с ней будешь, дедушку-то, старого черта, злого, — прочь теперь, а? Бабушку-то, потатчицу, баловницу, — прочь? Эх вы-и…
Неточные совпадения
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от
матери с упреками за то, что он не
приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только
приедет его
мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
В разговоре их всё было сказано; было сказано, что она любит его и что скажет отцу и
матери, что завтра он
приедет утром.
Сидя на звездообразном диване в ожидании поезда, она, с отвращением глядя на входивших и выходивших (все они были противны ей), думала то о том, как она
приедет на станцию, напишет ему записку и что̀ она напишет ему, то о том, как он теперь жалуется
матери (не понимая ее страданий) на свое положение, и как она войдет в комнату, и что она скажет ему.
Брат же, на другой день
приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею женой, как и всякую другую жену, и просит его так передать
матери и своей жене.