Тут слезы прервали ее голос.
Бедный дядя, очевидно, предчувствовал этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать… Он слушал, наклонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы показались в глазах его.
Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую… (Вытирает ему платком слезы.) Бедный,
бедный дядя Ваня, ты плачешь… (Сквозь слезы.) Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… (Обнимает его.) Мы отдохнем!
Николай Николаевич до боли закусил губу, чтобы не расхохотаться, отвел ручонку Дуни, приготовившуюся снова приласкать
бедного дядю по простоте невинной души.
— А почему же вы не вышли из себя, если действительно были тоже раздосадованы? Я, напротив, припоминаю вас очень хладнокровным, и, признаюсь, мне даже странно было, что вы не заступились за
бедного дядю, который готов благодетельствовать… всем и каждому!
Неточные совпадения
Дядя Яков, усмехаясь, осмотрел
бедное жилище, и Клим тотчас заметил, что темное, сморщенное лицо его стало как будто светлее, моложе.
Как бы он годился быть
дядей, который возвращается из Индии, с огромным богатством, и подоспевает кстати помочь племяннику жениться на
бедной девице, как, бывало, писывали в романах!
Читатели наши, конечно, помнят историю молодого Жадова, который, будучи племянником важной особы, раздражает
дядю своим либерализмом и лишается его благосклонности, а потом, женившись на хорошенькой и доброй, но
бедной и глупой Полине и потерпевши несколько времени нужду и упреки жены, приходит опять к
дяде — уже просить доходного места.
Я сказал этим
бедным людям, чтоб они постарались не иметь никаких на меня надежд, что я сам
бедный гимназист (я нарочно преувеличил унижение; я давно кончил курс и не гимназист), и что имени моего нечего им знать, но что я пойду сейчас же на Васильевский остров к моему товарищу Бахмутову, и так как я знаю наверно, что его
дядя, действительный статский советник, холостяк и не имеющий детей, решительно благоговеет пред своим племянником и любит его до страсти, видя в нем последнюю отрасль своей фамилии, то, «может быть, мой товарищ и сможет сделать что-нибудь для вас и для меня, конечно, у своего
дяди…»
«Нет, — говорил он сам с собой, — нет, этого быть не может!
дядя не знал такого счастья, оттого он так строг и недоверчив к людям.
Бедный! мне жаль его холодного, черствого сердца: оно не знало упоения любви, вот отчего это желчное гонение на жизнь. Бог его простит! Если б он видел мое блаженство, и он не наложил бы на него руки, не оскорбил бы нечистым сомнением. Мне жаль его…»