Неточные совпадения
Полог подняли; я попросил
есть, меня покормили и
дали мне
выпить полрюмки старого рейнвейну, который, как думали тогда, один только и подкреплял меня.
Я вслушивался в беспрестанные разговоры об этом между отцом и матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег
дал тот же мой книжный благодетель С. И. Аничков, а детей, то
есть нас с сестрой, решились завезти в Багрово и оставить у бабушки с дедушкой.
Я не могу забыть, как эти добрые люди ласково, просто и толково отвечали мне на мои бесчисленные вопросы и как они
были благодарны, когда отец
дал им что-то за труды.
Я ту же минуту, однако, почувствовал, что они не так
были ласковы с нами, как другие городские
дамы, иногда приезжавшие к нам.
Бабушка хотела
напоить нас чаем с густыми жирными сливками и сдобными кренделями, чего, конечно, нам хотелось; но мать сказала, что она сливок и жирного нам не
дает и что мы чай
пьем постный, а вместо сдобных кренделей просила
дать обыкновенного белого хлеба.
Мать отвечала очень почтительно, что напрасно матушка и сестрица беспокоятся о нашем кушанье и что одного куриного супа
будет всегда для нас достаточно; что она потому не
дает мне молока, что
была напугана моей долговременной болезнью, а что возле меня и сестра привыкла
пить постный чай.
Из рассказов их и разговоров с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал
было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден
был ее отпустить; что он
дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал
пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и Евсеичем
будем там удить рыбку.
(Примеч. автора.)] и видели в ней такое движение и возню, что наши
дамы, а вместе с ними я, испускали радостные крики; многие огромные рыбы прыгали через верх или бросались в узкие промежутки между клячами и берегом; это
были щуки и жерехи.
Параша отвечала: «Да вот сколько теперь батюшка-то ваш роздал крестьян, дворовых людей и всякого добра вашим тетушкам-то, а все понапрасну; они всклепали на покойника; они точно просили, да дедушка отвечал: что брат Алеша
даст, тем и
будьте довольны.
Мать боялась также, чтоб межеванье не задержало отца, и, чтоб ее успокоить, он
дал ей слово, что если в две недели межеванье не
будет кончено, то он все бросит, оставит там поверенным кого-нибудь, хотя Федора, мужа Параши, а сам приедет к нам, в Уфу.
Я помню только, что вдруг начал слышать радостные голоса: «Слава богу, слава богу, бог
дал вам братца, маменька теперь
будет здорова».
Приготовленная заранее кормилица, еще не кормившая братца, которому
давали только ревенный сыроп, нарядно одетая,
была уже тут; она поцеловала у нас ручки.
Не дождавшись еще отставки, отец и мать совершенно собрались к переезду в Багрово. Вытребовали оттуда лошадей и отправили вперед большой обоз с разными вещами. Распростились со всеми в городе и, видя, что отставка все еще не приходит, решились ее не дожидаться. Губернатор
дал отцу отпуск, в продолжение которого должно
было выйти увольнение от службы; дяди остались жить в нашем доме: им поручили продать его.
Меньшая из них, Катерина,
была живого и веселого нрава; она и прежде нравилась нам больше, теперь же хотели мы подружиться с ней покороче; но, переменившись в обращении, то
есть сделавшись учтивее и приветливее, она
была с нами так скрытна и холодна, что оттолкнула нас и не
дала нам возможности полюбить ее, как близкую родню.
Мой отец, желая поздороваться с теткой, хотел
было поцеловать ее руку, говоря: «Здравствуйте, тетушка!» — но Прасковья Ивановна не
дала руки.
Она никого из нас, то
есть из детей, не поцеловала, но долго разглядывала, погладила по головке, мне с сестрицей
дала поцеловать руку и сказала...
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она
петь песни, слушать, как их
поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не
дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Денег взаймы она
давала очень неохотно и также не любила раздачу мелкой милостыни; но, узнав о каком-нибудь несчастном случае с человеком, достойным уваженья, помогала щедро, а как люди, достойные уваженья, встречаются не часто, то и вспоможенья ее
были редки, и Прасковью Ивановну вообще не считали доброю женщиною.
Впрочем,
быть с нею наедине в это время нам мало удавалось, даже менее, чем поутру: Александра Ивановна или Миницкие, если не
были заняты, приходили к нам в кабинет;
дамы ложились на большую двуспальную кровать, Миницкий садился на диван — и начинались одушевленные и откровенные разговоры, так что нас с сестрицей нередко усылали в столовую или детскую.
Она жаловалась только на его слабое здоровье и говорила, что так бережет его, что спать кладет у себя в опочивальне; она прибавила, с какими-то гримасами на лице, что «Митенька
будет совсем здоров, когда женится, и что если бог
даст ему судьбу, то не бессчастна
будет его половина».
Жениху
дали знать стороною о нерасположении невесты — и дальнейшего формального сватовства не
было.
Правду сказать, настоящим-то образом разгавливались бабушка, тетушки и отец: мать постничала одну Страстную неделю (да она уже и
пила чай со сливками), а мы с сестрицей — только последние три дня; но зато нам
было голоднее всех, потому что нам не
давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом и чаем с хлебом.
Забывая, что хотя слышны
были голоса, а слов разобрать невозможно, все принялись кричать и
давать советы, махая изо всей мочи руками: «Левее, правее, сюда, туда, не туда» и проч.
В самом деле, там
было очень хорошо: берега
были обсажены березами, которые разрослись, широко раскинулись и
давали густую тень; липовая аллея пересекала остров посередине; она
была тесно насажена, и под нею вечно
был сумрак и прохлада; она служила денным убежищем для ночных бабочек, собиранием которых, через несколько лет, я стал очень горячо заниматься.
Сад с яблоками, которых мне и
есть не
давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни свободы везде ходить, везде гулять и все говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал, что мать не
будет заниматься и разговаривать со мною так, как в Багрове, потому что ей
будет некогда, потому что она или
будет сидеть в гостиной, на балконе, или
будет гулять в саду с бабушкой и гостями, или к ней станут приходить гости; слово «гости» начинало делаться мне противным…
Когда мы взошли на первый взлобок горы, карета догнала нас; чтобы остановиться как-нибудь на косогоре и
дать вздохнуть лошадям, надобно
было подтормозить оба колеса и подложить под них камни или поленья, которыми мы запаслись: без того карета стала бы катиться назад.
Отчаянный крик испуганной старухи, у которой свалился платок и волосник с головы и седые косы растрепались по плечам, поднял из-за карт всех гостей, и долго общий хохот раздавался по всему дому; но мне жалко
было бедной Дарьи Васильевны, хотя я думал в то же время о том, какой бы чудесный рыцарь вышел из Карамзина, если б надеть на него латы и шлем и
дать ему в руки щит и копье.
Если я только замолчу, то он ничего не сделает, пожалуй, до тех самых пор, покуда вы не выйдете замуж; а как неустройство вашего состояния может помешать вашему замужству и лишить вас хорошего жениха, то я
даю вам слово, что в продолжение нынешнего же года все
будет сделано.
Вот и собирается тот купец по своим торговым делам за море, за тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство, и говорит он своим любезным дочерям: «Дочери мои милые, дочери мои хорошие, дочери мои пригожие, еду я по своим купецкиим делам за тридевять земель, в тридевятое царство, тридесятое государство, и мало ли, много ли времени проезжу — не ведаю, и наказываю я вам жить без меня честно и смирно; и коли вы
будете жить без меня честно и смирно, то привезу вам такие гостинцы, каких вы сами похочете, и
даю я вам сроку думать на три дня, и тогда вы мне скажете, каких гостинцев вам хочется».
Я отпущу тебя домой невредимого, награжу казной несчетною, подарю цветочик аленькой, коли
дашь ты мне слово честное купецкое и запись своей руки, что пришлешь заместо себя одну из дочерей своих, хорошиих, пригожиих; я обиды ей никакой не сделаю, а и
будет она жить у меня в чести и приволье, как сам ты жил во дворце моем.
Появилися на стене словеса огненные: «Не бойся, моя госпожа прекрасная: не
будешь ты почивать одна, дожидается тебя твоя девушка сенная, верная и любимая; и много в палатах душ человеческих, а только ты их не видишь и не слышишь, и все они вместе со мною берегут тебя и день и ночь: не
дадим мы на тебя ветру венути, не
дадим и пылинке сесть».
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец
дал свое благословение дочери меньшой, любимой и молодому принцу-королевичу. И проздравили жениха с невестою сестры старшие завистные и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там
была, пиво-мед
пила, по усам текло, да в рот не попало.