Неточные совпадения
Вниманье и попеченье было вот какое: постоянно нуждаясь в деньгах, перебиваясь, как говорится, с копейки на копейку, моя мать доставала старый рейнвейн в Казани, почти
за пятьсот верст, через старинного приятеля своего покойного отца, кажется доктора Рейслейна,
за вино платилась неслыханная тогда цена, и я пил его понемногу, несколько раз в
день.
Я принялся было
за Домашний лечебник Бухана, но и это чтение мать сочла почему-то для моих лет неудобным; впрочем, она выбирала некоторые места и, отмечая их закладками, позволяла мне их читать; и это было в самом
деле интересное чтение, потому что там описывались все травы, соли, коренья и все медицинские снадобья, о которых только упоминается в лечебнике.
На другой
день вдруг присылает он человека
за мною; меня повел сам отец.
Отец мой выбрал место для уженья, и они оба с Евсеичем скоро принялись
за дело.
Я сейчас принялся
за «Детское чтение», и в самом
деле мать заснула и спала целый час.
Понимая
дело только вполовину, я, однако, догадывался, что маменька гневается
за нас на дедушку, бабушку и тетушку и что мой отец
за них заступается; из всего этого я вывел почему-то такое заключение, что мы должны скоро уехать, в чем и не ошибся.
За день до нашего отъезда приехала тетушка Аксинья Степановна.
Это были: старушка Мертваго и двое ее сыновей — Дмитрий Борисович и Степан Борисович Мертваго, Чичаговы, Княжевичи, у которых двое сыновей были почти одних лет со мною, Воецкая, которую я особенно любил
за то, что ее звали так же как и мою мать, Софьей Николавной, и сестрица ее, девушка Пекарская; из военных всех чаще бывали у нас генерал Мансуров с женою и двумя дочерьми, генерал граф Ланжерон и полковник Л. Н. Энгельгардт; полковой же адъютант Волков и другой офицер Христофович, которые были дружны с моими дядями, бывали у нас каждый
день; доктор Авенариус — также: это был давнишний друг нашего дома.
Волков на другой
день, чтоб поддержать шутку, сказал мне с важным видом, что батюшка и матушка согласны выдать
за него мою сестрицу и что он просит также моего согласия.
Дня через два, когда я не лежал уже в постели, а сидел
за столиком и во что-то играл с милой сестрицей, которая не знала, как высказать свою радость, что братец выздоравливает, — вдруг я почувствовал сильное желание увидеть своих гонителей, выпросить у них прощенье и так примириться с ними, чтоб никто на меня не сердился.
Огромные щуки и жерехи то и
дело выскакивали из воды, гоняясь
за мелкой рыбою, которая металась и плавилась беспрестанно.
Мать обыкновенно скоро утомлялась собираньем ягод и потому садилась на дроги, выезжала на дорогу и каталась по ней час и более, а потом заезжала
за нами; сначала мать каталась одна или с отцом, но через несколько
дней я стал проситься, чтоб она брала меня с собою, и потом я уже всегда ездил прогуливаться с нею.
Он целый
день ничего не ел и ужасно устал, потому что много шел пешком
за гробом дедушки.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал
за астролябией, благоговейно несомой крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же
дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не понимал, как и все меня окружавшие.
Я очень скоро пристрастился к травле ястребочком, как говорил Евсеич, и в тот счастливый
день, в который получал с утра позволенье ехать на охоту, с живейшим нетерпеньем ожидал назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп или Мазан, выспавшись после раннего обеда, явится с бодрым и голодным ястребом на руке, с собственной своей собакой на веревочке (потому что у обоих собаки гонялись
за перепелками) и скажет: «Пора, сударь, на охоту».
Глаза у бабушки были мутны и тусклы; она часто дремала
за своим
делом, а иногда вдруг отталкивала от себя прялку и говорила: «Ну, что уж мне
за пряжа, пора к Степану Михайловичу», — и начинала плакать.
Всего более смущала меня возможность сойти с ума, и я несколько
дней следил
за своими мыслями и надоедал матери расспросами и сомнениями, нет ли во мне чего-нибудь похожего на сумасшествие?
В самых зрелых летах, кончив с полным торжеством какое-то «судоговоренье» против известного тоже доки по тяжебным
делам и сбив с поля своего старого и опытного противника, Пантелей Григорьич, обедая в этот самый
день у своего доверителя, — вдруг, сидя
за столом, ослеп.
Он полечился в Москве с год и потом переехал с своей женой и дочкой Настенькой в Багрово; но и слепой, он постоянно занимался разными чужими тяжебными
делами, с которыми приезжали к нему поверенные, которые ему читались вслух и по которым он диктовал просьбы в сенат,
за что получал по-тогдашнему немалую плату.
Когда тебе захочется меня видеть — милости прошу; не захочется — целый
день сиди у себя: я
за это в претензии не буду; я скучных лиц не терплю.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну
за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные
дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад,
за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей
за то.
Отец ездил для этого
дела в город Лукоянов и подал там просьбу, он проездил гораздо более, чем предполагал, и я с огорчением увидел после его возвращения, что мать ссорилась с ним
за то — и не один раз.
Каждый
день надо было раза два побывать в роще и осведомиться, как сидят на яйцах грачи; надо было послушать их докучных криков; надо было посмотреть, как развертываются листья на сиренях и как выпускают они сизые кисти будущих цветов; как поселяются зорки и малиновки в смородинных и барбарисовых кустах; как муравьиные кучи ожили, зашевелились; как муравьи показались сначала понемногу, а потом высыпали наружу в бесчисленном множестве и принялись
за свои работы; как ласточки начали мелькать и нырять под крыши строений в старые свои гнезда; как клохтала наседка, оберегая крошечных цыпляток, и как коршуны кружились, плавали над ними…
Раки пресмешно корячились и ползали по обмелевшему
дну и очень больно щипали
за голые ноги и руки бродивших по воде и грязи людей, отчего нередко раздавался пронзительный визг мальчишек и особенно девчонок.
Его начали
за неделю до Петрова
дня.
Я знал, что из первых, висячих, хризалид должны были вывестись денные бабочки, а из вторых, лежачих, — ночные; но как в то время я еще не умел ходить
за этим
делом, то превращения хризалид в бабочки у нас не было, да и быть не могло, потому что мы их беспрестанно смотрели, даже трогали, чтоб узнать, живы ли они.
На другой
день приехали из своей Подлесной Миницкие, которых никто не считал
за гостей.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она ходила
за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее
дело.
Как нарочно,
за несколько
дней до получения письма я узнал новое деревенское удовольствие, которое мне очень полюбилось...
Иногда, не довольно тепло одетый, я не чувствовал холода наступающего ноября и готов был целый
день простоять, прислонив лицо к опушенной инеем сетке, если б мать не присылала
за мною или Евсеич не уводил насильно в горницу.
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажен,
за семью дверьми железными,
за семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и
день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
Тут пошли у них беседы пуще прежнего: день-деньской, почитай, не разлучалися,
за обедом и ужином яствами сахарными насыщалися, питьями медвяными прохлаждалися, гуляли по зеленым садам, без коней каталися по темным лесам.
Стала она заверять словами заветными, и божбами, и клятвами, что ровно
за час до трех
дней и трех ночей воротится во палаты высокие.
И отец ее, честной купец, похвалил ее
за такие речи хорошие, и было положено, чтобы до срока ровно
за час воротилась к зверю лесному, чуду морскому дочь хорошая, пригожая, меньшая, любимая; а сестрам то в досаду было, и задумали они
дело хитрое,
дело хитрое и недоброе: взяли они, да все часы в доме целым часом назад поставили, и не ведал того честной купец и вся его прислуга верная, челядь дворовая.