Неточные совпадения
Сад, впрочем,
был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она
слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Я ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что не
будет меня пускать, потому что я от такого волнения могу захворать; но отец уверял ее, что это случилось только в первый раз и что горячность моя пройдет; я же
был уверен, что никогда не пройдет, и
слушал с замирающим сердцем, как решается моя участь.
После ржаных хлебов пошли яровые, начинающие уже
поспевать. Отец мой, глядя на них, часто говорил с сожалением: «Не успеют нынче убраться с хлебом до ненастья; рожь
поспела поздно, а вот уже и яровые
поспевают. А какие хлеба, в жизнь мою не видывал таких!» Я заметил, что мать моя совершенно равнодушно
слушала слова отца. Не понимая, как и почему, но и мне
было жалко, что не успеют убраться с хлебом.
Долго находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он
был весь белый от мучной пыли; я начал
было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я обратился с остальными вопросами к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался, хотя мне не хотелось его
слушать.
Мироныч отвечал: «Слушаю-с; по приказанию вашему
будет исполнено; а этого-то Василья Терентьева и не надо бы миловать: у него внук буян и намнясь чуть меня за горло не сгреб».
На такие речи староста обыкновенно отвечал: «
Слушаю,
будет исполнено», — хотя мой отец несколько раз повторял: «Я, братец, тебе ничего не приказываю, а говорю только, не рассудишь ли ты сам так поступить?
Я поспешил рассказать с малейшими подробностями мое пребывание у дедушки, и кожаные кресла с медными шишечками также не
были забыты; отец и даже мать не могли не улыбаться,
слушая мое горячее и обстоятельное описание кресел.
В подражание тетушкиным словам и Евсеич и нянька беспрестанно повторяли: «Маменька здорова, маменька сейчас приедет, вот уж она подъезжает к околице, и мы пойдем их встречать…» Последние слова сначала производили на меня сильное впечатление, сердце у меня так и билось, но потом мне
было досадно их
слушать.
Я не понимал, что должен
был произвесть мой рассказ над сердцем горячей матери; не понимал, что моему отцу
было вдвойне прискорбно его
слушать.
Я читал довольно долго, как вдруг голос Евсеича, который, вошедши за мной, уже давно стоял и
слушал, перервал меня: «Не
будет ли, соколик? — сказал он.
Долго и терпеливо
слушал Евсеич; наконец так же сказал: «Не
будет ли, соколик?
«
Послушайте, — сказал отец, — если мать увидит, что вы плачете, то ей сделается хуже и она от того может умереть; а если вы не
будете плакать, то ей
будет лучше».
Я ей говорю о том, как бы ее пристроить, выдать замуж, а она и
слушать не хочет; только и говорит: «Как угодно богу, так и
будет…» А отец со вздохом отвечал: «Да, уж совсем не та матушка! видно, ей недолго жить на свете».
Отец уважал труды крестьян, с любовью говорил о них, и мне
было очень приятно его
слушать, а также высказывать мои собственные чувства и детские мысли.
Она умела так расспрашивать и особенно так рассказывать, что мне
было очень весело ее
слушать.
Опасаясь худших последствий, я, хотя неохотно, повиновался и в последние дни нашего пребывания у Чичаговых еще с большим вниманием
слушал рассказы старушки Мертваго, еще с большим любопытством расспрашивал Петра Иваныча, который все на свете знал, читал, видел и сам умел делать; в дополненье к этому он
был очень весел и словоохотен.
Тот
был чрезвычайно доволен, подсел к матери и очень долго говорил с ней, то громко, то тихо, то печально, то весело, но всегда почтительно; она
слушала с вниманием и участием.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она
петь песни,
слушать, как их
поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
По совету тетушки, для нашего усыпления позвали один раз ключницу Палагею, которая
была великая мастерица сказывать сказки и которую даже покойный дедушка любил
слушать.
Сидя под освежительной тенью, на берегу широко и резво текущей реки, иногда с удочкой в руке, охотно
слушала она мое чтение; приносила иногда свой «Песенник», читала сама или заставляла меня читать, и как ни
были нелепы и уродливы эти песни, принадлежавшие Сумарокову с братией, но читались и слушались они с искренним сочувствием и удовольствием.
Когда мы подъехали к лесу, я подбежал к Матреше и, похвалив ее прекрасный голос, спросил: «Отчего она никогда не
поет в девичьей?» Она наклонилась и шепнула мне на ухо: «Матушка ваша не любит
слушать наших деревенских песен».
Она поместилась на запятках с своим кузовом, а дорогой
спела нам еще несколько песен, которые
слушал я с большим удовольствием.
Отец приказал сделать мне голубятню или огромную клетку, приставленную к задней стене конюшни, и обтянуть ее старой сетью; клетка находилась близехонько от переднего крыльца, и я беспрестанно к ней бегал, чтоб посмотреть — довольно ли корму у моих голубей и
есть ли вода в корытце, чтобы взглянуть на них и
послушать их воркованье.
Сидя в диванной и внимательно
слушая, о чем говорили, чему так громко смеялись, я не мог понять, как не скучно
было говорить о таких пустяках?
Не
слушала таких речей молода купецка дочь, красавица писаная, и стала молить пуще прежнего, клясться, божиться и ротитися, что никакого на свете страшилища не испугается и что не разлюбит она своего господина милостивого, и говорит ему таковые слова: «Если ты стар человек —
будь мне дедушка, если середович —
будь мне дядюшка, если же молод ты —
будь мне названой брат, и поколь я жива —
будь мне сердечный друг».