Неточные совпадения
Сердце у меня опять замерло, и я готов
был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти в детскую — читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами
быть и что она поручает мне
смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что в другое время
было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
Кабы
было поближе, я сводил бы тебя
посмотреть на них.
Сестрица стала проситься со мной, и как уженье
было всего шагах в пятидесяти, то отпустили и ее с няней
посмотреть на наше рыболовство.
Когда мы проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен, мелких и жестких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать, говоря, что они кислы, потому что не
поспели; бобов же дикого персика, называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман; я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец сказал, что «мать на такую дрянь и
смотреть не станет, что ягоды в кармане раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть».
Мать тихо подозвала меня к себе, разгладила мои волосы, пристально
посмотрела на мои покрасневшие глаза, поцеловала меня в лоб и сказала на ухо: «
Будь умен и ласков с дедушкой», — и глаза ее наполнились слезами.
Они
были в доме свои: вся девичья и вся дворня их знала и любила, и им
было очень весело, а на нас никто и не
смотрел.
Уж на третий день, совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина; ехал он с зверовой собакой, собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег разгребать; мужик
был охотник, остановил лошадь и подошел
посмотреть, что тут такое
есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья берлога, и видит, что в ней человек лежит, спит, и что кругом его все обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что это он.
Милая моя сестрица
была так смела, что я с удивлением
смотрел на нее: когда я входил в комнату, она побежала мне навстречу с радостными криками: «Маменька приехала, тятенька приехал!» — а потом с такими же восклицаниями перебегала от матери к дедушке, к отцу, к бабушке и к другим; даже вскарабкалась на колени к дедушке.
Миндальное пирожное всегда приготовляла она сама, и
смотреть на это приготовленье
было одним из любимых моих удовольствий.
Разумеется, все узнали это происшествие и долго не могли без смеха
смотреть на Волкова, который принужден
был несколько дней просидеть дома и даже не ездил к нам; на целый месяц я
был избавлен от несносного дразненья.
Волков стоял за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб не раздражить больного; отец очень грустно
смотрел на меня, а мать — довольно
было взглянуть на ее лицо, чтоб понять, какую ночь она провела!
Матвей Васильич подвел меня к первому столу, велел ученикам потесниться и посадил с края, а сам сел на стул перед небольшим столиком, недалеко от черной доски; все это
было для меня совершенно новым зрелищем, на которое я
смотрел с жадным любопытством.
Учителя другого в городе не
было, а потому мать и отец сами исправляли его должность; всего больше они
смотрели за тем, чтоб я писал как можно похожее на прописи.
Я с нетерпением ожидал переправы нашей кареты и повозки, с нетерпением
смотрел, как выгружались, как закладывали лошадей, и очень скучал белыми сыпучими песками, по которым надобно
было тащиться более версты.
Мансуров и мой отец горячились больше всех; отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее!
смотри, чтоб мотня шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен
был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Более всего любил я
смотреть, как мать варила варенье в медных блестящих тазах на тагане, под которым разводился огонь, — может
быть, потому, что снимаемые с кипящего таза сахарные пенки большею частью отдавались нам с сестрицей; мы с ней обыкновенно сидели на земле, поджав под себя ноги, нетерпеливо ожидая, когда масса ягод и сахара начнет вздуваться, пузыриться и покрываться беловатою пеленою.
Я кое-как подполз к окошку и с удовольствием
смотрел в него; ночь
была месячная, светлая; толстые вехи, а иногда деревья быстро мелькали, но, увы! скоро и это удовольствие исчезло: стекла затуманились, разрисовались снежными узорами и наконец покрылись густым слоем непроницаемого инея.
Я уже понимал, как тяжело
было ему
смотреть на умирающего своего отца.
Как
было мне жаль бедную Парашу, как она жалобно на меня
смотрела и как умоляла, чтоб я упросил маменьку простить ее!.. и я с жаром просил за Парашу, обвиняя себя, что подверг ее такому горю.
Ночь
была душная, растворили окна, ливень унялся, шел уже мелкий дождь; мы стали
смотреть в окна и увидели три пожара, от которых, несмотря на черные тучи,
было довольно светло.
Наконец кончилась стукотня топоров, строганье настругов и однообразное шипенье
пил; это тоже
были для меня любопытные предметы: я любил внимательно и подолгу
смотреть на живую работу столяров и плотников, мешая им беспрестанными вопросами.
Один раз, когда мы весело разговаривали с бабушкой, рыжая крестьянская девчонка подала ей свой клочок пуха, уже раз возвращенный назад; бабушка
посмотрела на свет и, увидя, что
есть волосья, схватила одной рукою девочку за волосы, а другою вытащила из-под подушек ременную плетку и начала хлестать бедную девочку…
Мать оставила у меня книги, но запретила мне и
смотреть их, покуда мы
будем жить в Мертовщине.
Иван Борисыч так бормотал, что нельзя
было понять ни одного слова; но его мать все понимала и
смотрела на него с необыкновенной нежностью.
Очевидно, что и здесь
смотрели на нас как на будущих господ, хотя никого из багровских крестьян там не
было.
На других двух стенах также висели картины, но небольшие; на одной из них
была нарисована швея, точно с живыми глазами, устремленными на того, кто на нее
смотрит.
Обводя глазами стены, я
был поражен взглядом швеи, которая
смотрела на меня из своих золотых рамок, точно как живая, —
смотрела, не спуская глаз.
Нет никакого сомнения, что живописец
был какой-нибудь домашний маляр, равный в искусстве нынешним малярам, расписывающим вывески на цирюльных лавочках; но тогда я с восхищением
смотрел и на китайцев, и на диких американцев, и на пальмовые деревья, и на зверей, и на птиц, блиставших всеми яркими цветами.
В Багрове же крестьянские дворы так занесло, что к каждому надо
было выкопать проезд; господский двор, по своей обширности, еще более
смотрел какой-то пустыней; сугробы казались еще выше, и по верхушкам их, как по горам, проложены
были уединенные тропинки в кухню и людские избы.
Палагея Ардалионовна хотела женить своего сына, и они приезжали
смотреть невесту, то
есть тетушку мою Татьяну Степановну.
Тут в самом деле
было чего
посмотреть!
По ее словам, он
был самый смирный и добрый человек, который и мухи не обидит; в то же время прекрасный хозяин, сам ездит в поле, все разумеет и за всем
смотрит, и что одна у него
есть утеха — борзые собачки.
Только нам троим, отцу, мне и Евсеичу,
было не грустно и не скучно
смотреть на почерневшие крыши и стены строений и голые сучья дерев, на мокреть и слякоть, на грязные сугробы снега, на лужи мутной воды, на серое небо, на туман сырого воздуха, на снег и дождь, то вместе, то попеременно падавшие из потемневших низких облаков.
Мне самому
было очень досадно; я поспешил одеться, заглянул к сестрице и братцу, перецеловал их и побежал в тетушкину комнату, из которой видно
было солнце, и, хотя оно уже стояло высоко, принялся
смотреть на него сквозь мои кулаки.
Они неравнодушно приняли наш улов; они ахали, разглядывали и хвалили рыбу, которую очень любили кушать, а Татьяна Степановна — удить; но мать махнула рукой и не стала
смотреть на нашу добычу, говоря, что от нее воняет сыростью и гнилью; она даже уверяла, что и от меня с отцом пахнет прудовою тиной, что, может
быть, и в самом деле
было так.
Мы с Евсеичем стояли на самом высоком берегу Бугуруслана, откуда далеко
было видно и вверх и вниз, и
смотрели на эту торопливую и суматошную ловлю рыбы, сопровождаемую криком деревенских баб, мальчишек и девчонок; последние употребляли для ловли рыбы связанные юбки и решета, даже хватали добычу руками, вытаскивая иногда порядочных плотиц и язиков из-под коряг и из рачьих нор, куда во всякое время особенно любят забиваться некрупные налимы, которые также попадались.
Я знал, что из первых, висячих, хризалид должны
были вывестись денные бабочки, а из вторых, лежачих, — ночные; но как в то время я еще не умел ходить за этим делом, то превращения хризалид в бабочки у нас не
было, да и
быть не могло, потому что мы их беспрестанно
смотрели, даже трогали, чтоб узнать, живы ли они.
Посмотри: точно пухом снизу-то обросли и как пахнут!» В самом деле, молоденькие груздочки
были как-то очень миловидны и издавали острый запах.
Отец приказал сделать мне голубятню или огромную клетку, приставленную к задней стене конюшни, и обтянуть ее старой сетью; клетка находилась близехонько от переднего крыльца, и я беспрестанно к ней бегал, чтоб
посмотреть — довольно ли корму у моих голубей и
есть ли вода в корытце, чтобы взглянуть на них и послушать их воркованье.
Ничего не говоришь и в окошко не
смотришь?» Я отвечал, что мне жалко Багрова, — и высказал все, что у меня
было на душе.
Флигель, в котором мы остановились,
был точно так же прибран к приезду управляющего, как и прошлого года. Точно так же рыцарь грозно
смотрел из-под забрала своего шлема с картины, висевшей в той комнате, где мы спали. На другой картине так же лежали синие виноградные кисти в корзине, разрезанный красный арбуз с черными семечками на блюде и наливные яблоки на тарелке. Но я заметил перемену в себе: картины, которые мне так понравились в первый наш приезд, показались мне не так хороши.
Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «
Посмотрите на уши, точно печные заслоны!» Подивившись на свиней, которые мне не понравились, а показались страшными, пошли мы по теплицам и оранжереям: диковинных цветов, растений, винограду и плодов
было великое множество.
Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и
смотрел, разиня рот и выпуча глаза, на эту кучу людей, то
есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами и откуда вылетали чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…
Матери моей
было неприятно мое смущение, или, лучше сказать, мое изумление, и она шепнула мне, чтоб я перестал
смотреть на музыкантов, а
ел…
Крепкие и сильные наши лошади
были все в мыле и так тяжело дышали, что мне жалко
было на них
смотреть.
Прасковья Ивановна
была так весела, так разговорчива, проста и пряма в своих речах, так добродушно смеялась, так ласково на нас
смотрела, что я полюбил ее гораздо больше прежнего.
Мать принуждена
была его уговаривать и успокаивать, что всегда, бывало, делывал отец с нею, и я с любопытством
смотрел на эту перемену.
Покойница матушка верила им во всем, на все
смотрела их глазами и по слабости своей даже не смела им противиться; вы — также; но вам простительно: если родная мать
была на стороне старших сестер, то где же вам, меньшой дочери, пойти против них? вы с малых лет привыкли верить и повиноваться им.
Смотреть в этот садок, любоваться живыми и быстрыми движениями миловидных птичек и наблюдать, как они
едят,
пьют и ссорятся между собой —
было для меня истинным наслаждением.
Ну
смотри же, что
будут делать».