А вот как: Михайла Максимыч Куролесов, через год после своей женитьбы на двоюродной сестре моего дедушки,
заметил у него во дворне круглого сироту Пантюшку, который показался ему необыкновенно сметливым и умным; он предложил взять его к себе для обучения грамоте и для образования из него делового человека, которого мог бы мой дедушка употреблять, как поверенного, во всех соприкосновениях с земскими и уездными судами: дедушка согласился.
Неточные совпадения
К моему отцу и матери он благоволил и даже давал взаймы денег, которых просить
у него никто не
смел.
Теперь я стал
замечать, что сестрица моя не все понимает, и потому, перенимая речи
у няньки, старался говорить понятным языком для маленького дитяти.
Одним словом,
у нас с дедушкой образовалась такая связь и любовь, такие прямые сношения, что перед ними все отступили и не
смели мешаться в них.
Здоровье моей матери видимо укреплялось, и я
заметил, что к нам стало ездить гораздо больше гостей, чем прежде; впрочем, это могло мне показаться: прошлого года я был еще мал, не совсем поправился в здоровье и менее обращал внимания на все происходившее
у нас в доме.
Скоро стал я
замечать, что Матвей Васильич поступает несправедливо и что если мы с Андрюшей оба писали неудачно, то мне он ставил «не худо», а ему «посредственно», а если мы писали оба удовлетворительно, то
у меня стояло «очень хорошо» или «похвально», а
у Андрюши «хорошо»; в тех же случаях, впрочем, довольно редких, когда товарищ мой писал лучше меня, —
у нас стояли одинаковые одобрительные слова.
Евсеич отдал нас с рук на руки Матвею Васильичу, который взял меня за руку и ввел в большую неопрятную комнату, из которой несся шум и крик, мгновенно утихнувший при нашем появлении, — комнату, всю установленную рядами столов со скамейками, каких я никогда не видывал; перед первым столом стояла, утвержденная на каких-то подставках, большая черная четвероугольная доска;
у доски стоял мальчик с обвостренным
мелом в одной руке и с грязной тряпицей в другой.
На колени!» — и мальчик, стоявший
у доски, очень спокойно положил на стол
мел и грязную тряпицу и стал на колени позади доски, где уже стояло трое мальчиков, которых я сначала не
заметил и которые были очень веселы; когда учитель оборачивался к ним спиной, они начинали возиться и драться.
У меня начали опять брать подлещики, как вдруг отец
заметил, что от воды стал подыматься туман, закричал нам, что мне пора идти к матери, и приказал Евсеичу отвести меня домой.
В уста вложив кинжал и в руки взяв
мечи,
Которые
у них сверкали, как лучи… //……………………………………… //……………………………………….
И войска нашего ударили в ограду,
Как стадо лебедей скрывается от граду,
Так войски по холмам от их
мечей текли...
Мать скоро
заметила, что я нездоров, что
у меня запухает глаз, и мы должны были рассказать ей все происшествие.
Как я ни был мал, но
заметил, что моего отца все тетушки, особенно Татьяна Степановна, часто обнимали, целовали и говорили, что он один остался
у них кормилец и защитник.
С самого возвращения в Уфу я начал вслушиваться и
замечать, что
у матери с отцом происходили споры, даже неприятные.
Подставили стул, я влез на него и, раскрыв зеленый шелковый положок, увидел спящего спеленанного младенца и
заметил только, что
у него на головке черные волоски.
Я
заметил, что
у всех невольно обращались глаза на его тарелку.
Поди чай,
у нее и чаю и кофею мешки висят?..» Вдруг Параша опомнилась и точно так же, как недавно Матрена, принялась целовать меня и мои руки, просить,
молить, чтоб я ничего не сказывал маменьке, что она говорила про тетушку.
У меня вертелось на уме и на языке новое возражение в виде вопроса, но я
заметил, что мать сердится, и замолчал; мы же в это самое время приехали на ночевку в деревню Красный Яр, в двенадцати верстах от Симбирска и в десяти от переправы через Волгу.
В ближайшей церкви раздался благовест, и колокольный звон, которого я давно не слыхал и как-то даже мало
замечал в Уфе, поразил мое ухо и очень приятно отозвался
у меня в душе.
Наконец приплыла наша завозня; она точно ночевала
у Гусиной Луки, на
мели, кое-как привязавшись к воткнутым в песок шестам.
На нем выражалась глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал, что он более любил свою мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти дедушки, но такой печали
у него на лице я не
замечал.
Но я с удивлением принимал ее ласки; я еще более удивился,
заметив, что голова и руки мои были чем-то обвязаны, что
у меня болит грудь, затылок и икры на ногах.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они
заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем в глаза и все вдруг заговорят в один голос: «Посмотрите, посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи, та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и то и дело станут повторять в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут, то как на что-то постороннее.
Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно было бы позорно играть «в наш век» в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не
смеет у него спрашивать отчета.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места.
У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это
заметить, но все как-то позабывал.
Анна Андреевна. Пойдем, Машенька! я тебе скажу, что я
заметила у гостя такое, что нам вдвоем только можно сказать.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не
смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но
у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что
у меня нет ни копейки.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты
у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили
заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Да, и в журналы
помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил.
У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.