Неточные совпадения
Мы с
отцом и няня с сестрицей
шли с горы пешком.
Как оно называется?»
Отец удовлетворял моему любопытству; дорога была песчана, мы ехали шагом, люди
шли пешком; они срывали мне листья и ветки с разных дерев и подавали в карету, и я с большим удовольствием рассматривал и замечал их особенности.
«А вон, Сережа, — сказал
отец, выглянув в окно, — видишь, как прямо к Деме
идет тоже зеленая полоса и как в разных местах по ней торчат беловатые острые шиши?
Отец, улыбнувшись, напомнил мне о том и на мои просьбы
идти поскорее удить сказал мне, чтоб я не торопился и подождал, покуда он все уладит около моей матери и распорядится кормом лошадей.
Она посадила меня подле себя и
послала Евсеича сказать моему
отцу, что пришлет Сережу, когда он отдохнет и придет в себя.
Отец мой продолжал разговаривать и расспрашивать о многом, чего я и не понимал; слышал только, как ему отвечали, что,
слава богу, все живут помаленьку, что с хлебом не знай, как и совладать, потому что много народу хворает.
После ржаных хлебов
пошли яровые, начинающие уже поспевать.
Отец мой, глядя на них, часто говорил с сожалением: «Не успеют нынче убраться с хлебом до ненастья; рожь поспела поздно, а вот уже и яровые поспевают. А какие хлеба, в жизнь мою не видывал таких!» Я заметил, что мать моя совершенно равнодушно слушала слова
отца. Не понимая, как и почему, но и мне было жалко, что не успеют убраться с хлебом.
Отец улыбнулся и отвечал, что похоже на то; что он и прежде слыхал об нем много нехорошего, но что он родня и любимец Михайлушки, а тетушка Прасковья Ивановна во всем Михайлушке верит; что он велел
послать к себе таких стариков из багровских, которые скажут ему всю правду, зная, что он их не выдаст, и что Миронычу было это невкусно.
«Да, вот мы с Сережей, — сказал мой
отец, — после чаю
пойдем осматривать конный завод, а потом пройдем на родники и на мельницу».
Пруд наполнялся родниками и был довольно глубок; овраг перегораживала, запружая воду, широкая навозная плотина; посредине ее стояла мельничная амбарушка; в ней находился один мукомольный постав, который молол хорошо только в полую воду, впрочем, не оттого, чтобы мало было воды в пруде, как объяснил мне
отец, а оттого, что вода
шла везде сквозь плотину.
Я многого не понимал, многое забыл, и у меня остались в памяти только
отцовы слова: «Не вмешивайся не в свое дело, ты все дело испортишь, ты все семейство погубишь, теперь Мироныч не тронет их, он все-таки будет опасаться, чтоб я не написал к тетушке, а если
пойдет дело на то, чтоб Мироныча прочь, то Михайлушка его не выдаст.
Мать хотела опять меня отправить удить к
отцу, но я стал горячо просить не
посылать меня, потому что желание остаться было вполне искренне.
Отец все еще не возвращался, и мать хотела уже
послать за ним, но только что мы улеглись в карете, как подошел
отец к окну и тихо сказал: «Вы еще не спите?» Мать попеняла ему, что он так долго не возвращался.
В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел отойти ни на шаг от матери, и
отец, боясь, чтобы я не расплакался, если станут принуждать меня, сам принес мне чаю и постный крендель, точно такой, какие присылали нам в Уфу из Багрова; мы с сестрой (да и все) очень их любили, но теперь крендель не
пошел мне в горло, и, чтоб не принуждали меня есть, я спрятал его под огромный пуховик, на котором лежала мать.
Он добрый, ты должен любить его…» Я отвечал, что люблю и, пожалуй, сейчас опять
пойду к нему; но мать возразила, что этого не нужно, и просила
отца сейчас
пойти к дедушке и посидеть у него: ей хотелось знать, что он станет говорить обо мне и об сестрице.
Посидев немного, он
пошел почивать, и вот, наконец, мы остались одни, то есть:
отец с матерью и мы с сестрицей.
У меня начали опять брать подлещики, как вдруг
отец заметил, что от воды стал подыматься туман, закричал нам, что мне пора
идти к матери, и приказал Евсеичу отвести меня домой.
Мансуров и мой
отец горячились больше всех;
отец мой только распоряжался и беспрестанно кричал: «Выравнивай клячи! нижние подборы веди плотнее! смотри, чтоб мотня
шла посередке!» Мансуров же не довольствовался одними словами: он влез по колени в воду и, ухватя руками нижние подборы невода, тащил их, притискивая их к мелкому дну, для чего должен был, согнувшись в дугу, пятиться назад; он представлял таким образом пресмешную фигуру; жена его, родная сестра Ивана Николаича Булгакова, и жена самого Булгакова, несмотря на свое рыбачье увлеченье, принялись громко хохотать.
Я пристал к
отцу и Федору с неотступными просьбами, и желание мое исполнили, но опыт доказал, что я вовсе не умею манить: на мои звуки не только перепела не
шли под сеть, но даже не откликались.
Приехал
отец, вошел в спальню торопливо и сказал как будто весело, что меня очень удивило: «
Слава богу, все нашел!
Тетушка взялась хлопотать обо мне с сестрицей, а
отец с матерью
пошли к дедушке, который был при смерти, но в совершенной памяти и нетерпеливо желал увидеть сына, невестку и внучат.
Добрый мой
отец, обливаясь слезами, всех поднимал и обнимал, а своей матери, идущей к нему навстречу, сам поклонился в ноги и потом, целуя ее руки, уверял, что никогда из ее воли не выйдет и что все будет
идти по-прежнему.
Вдруг поднялся глухой шум и топот множества ног в зале, с которым вместе двигался плач и вой; все это прошло мимо нас… и вскоре я увидел, что с крыльца, как будто на головах людей, спустился деревянный гроб; потом, когда тесная толпа раздвинулась, я разглядел, что гроб несли мой
отец, двое дядей и старик Петр Федоров, которого самого вели под руки; бабушку также вели сначала, но скоро посадили в сани, а тетушки и маменька
шли пешком; многие, стоявшие на дворе, кланялись в землю.
Дело
шло о том, что
отец хотел в точности исполнить обещанье, данное им своей матери: выйти немедленно в отставку, переехать в деревню, избавить свою мать от всех забот по хозяйству и успокоить ее старость.
Рассказав все подробно,
отец прибавил: «Ну, Сережа, Сергеевская дача
пойдет в долгий ящик и не скоро достанется тебе; напрасно мы поторопились перевести туда крестьян».
Она перекрестила нас и
послала спать;
отец также перекрестил.
Бабушка с искренними, радостными слезами обняла моего
отца и мать, перекрестилась и сказала: «Ну,
слава богу!
После такого объяснения Прасковья Ивановна, которая сама себе наливала чай, стала потчевать им моего
отца и мать, а нам приказала
идти в свои комнаты.
Наконец накрыли стол, подали кушать и
послали за моим
отцом.
Отец, который ни разу еще не ходил удить, может быть, потому, что матери это было неприятно,
пошел со мною и повел меня на пруд, который был спущен.
Изредка езжал я с
отцом в поле на разные работы, видел, как полют яровые хлеба: овсы, полбы и пшеницы; видел, как крестьянские бабы и девки, беспрестанно нагибаясь, выдергивают сорные травы и, набрав их на левую руку целую охапку, бережно ступая, выносят на межи, бросают и снова
идут полоть.
Отец с матерью согласились, и мы
пошли.
Наконец и наша завозня с каретой и лошадьми, которую, точно, несколько снесло, причалила к пристани; экипажи выгрузили и стали запрягать лошадей;
отец расплатился за перевоз, и мы
пошли пешком на гору.
Долгое отсутствие моего
отца, сильно огорчавшее мою мать, заставило Прасковью Ивановну
послать к нему на помощь своего главного управляющего Михайлушку, который в то же время считался в Симбирской губернии первым поверенным, ходоком по тяжебным делам: он был лучший ученик нашего слепого Пантелея.
Но
отец мой немедленно хотел ехать и
послал отыскать перевозчиков; сейчас явились несколько человек и сказали, что надо часок погодить, что перед солнечным закатом ветер постихнет и что тогда можно будет благополучно доставить нас на ту сторону.
Сначала
отец не встревожился этим и говорил, что лошадям будет легче, потому что подмерзло, мы же с сестрицей радовались, глядя на опрятную белизну полей; но снег продолжал
идти час от часу сильнее и к вечеру выпал с лишком в полторы четверти; езда сделалась ужасно тяжела, и мы едва тащились шагом, потому что мокрый снег прилипал к колесам и даже тормозил их.
Мать лежала под пологом,
отец с Парашей беспрестанно подавали ей какие-то лекарства, а мы, сидя в другом углу, перешептывались вполголоса между собой и молились богу, чтоб он
послал маменьке облегчение.
Ему дали выпить стакан холодной воды, и Кальпинский увел его к себе в кабинет, где
отец мой плакал навзрыд более часу, как маленькое дитя, повторяя только иногда: «Бог судья тетушке! на ее душе этот грех!» Между тем вокруг него
шли уже горячие рассказы и даже споры между моими двоюродными тетушками, Кальпинской и Лупеневской, которая на этот раз гостила у своей сестрицы.
После этого долго
шли разговоры о том, что бабушка к Покрову просила нас приехать и в Покров скончалась, что
отец мой именно в Покров видел страшный и дурной сон и в Покров же получил известие о болезни своей матери.
«Напугал меня братец, — продолжала она, — я подумала, что он умер, и начала кричать; прибежал
отец Василий с попадьей, и мы все трое насилу стащили его и почти бесчувственного привели в избу к попу; насилу-то он пришел в себя и начал плакать; потом,
слава богу, успокоился, и мы отслужили панихиду.
Да будет над тобою мое благословение родительское, что выручаешь ты своего
отца от смерти лютыя и по доброй воле своей и хотению
идешь на житье противное к страшному зверю лесному, чуду морскому.