Неточные совпадения
Теперь, принявшись за
это дело, я увидел, что
в продолжение того времени, как я оставил ружье, техническая часть ружейной охоты далеко ушла вперед и что я не знаю ее близко и подробно
в настоящем, современном положении.
Итак, обо всем
этом я скажу кое-что
в самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
Я не знаю, кого назвать настоящим охотником, — выражение, которое будет нередко употребляться мною: того ли, кто, преимущественно охотясь за болотною дичью и вальдшнепами, едва удостоивает своими выстрелами стрепетов, куропаток и молодых тетеревов и смотрит уже с презрением на всю остальную дичь, особенно на крупную, или того, кто, сообразно временам года, горячо гоняется за всеми породами дичи: за болотною, водяною, степною и лесною, пренебрегая всеми трудностями и даже находя наслаждение
в преодолении
этих трудностей?
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов:
это самая дальняя мера; по большей части
в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии, то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую
в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и ту и другую почти
в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем
этом даже самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы
в болоте и
в лесу.
Эту привычку еще легче получить человеку, у которого шея коротка: последнее обстоятельство ясно указывает на то, что ружье, ловкое
в прикладе одному, может быть неловко другому.
Причину
этого, по моему мнению, надобно искать
в несоразмерности казенника с стенками ружейного ствола.
Что же касается до того, что заряд картечи бьет вернее, кучнее
в цель, чем заряд из жеребьев (разумеется, свинцовых), то
это не подлежит сомнению.
Пыжом называется то вещество или материал, которым сначала прибивается всыпанный
в дуло ружья порох и которым отделяется
этот порох от всыпаемой потом сверх него дроби; другим пыжом прибивается самая дробь.
Притом осечки у ружья с кремнем могут происходить и от других многих причин, кроме сырости: а) ветер может отнесть искры
в сторону; б) кремень притупиться или отколоться;
в) огниво потерять твердость закалки и не дать крупных искр; г) наконец, когда все
это в исправности, осечка может случиться без всяких, по-видимому, причин: искры брызнут во все стороны и расположатся так неудачно, что именно на полку с порохом не попадут.
Все
это вместе так дорого
в охоте, что изобретение пистонов бесспорно имеет великую важность.
Отдавая всю справедливость
этому нововведению, я должен признаться
в моем староверстве относительно дробовика и пороховницы.
Это обстоятельство
в такой охоте, где попадается дичь разнородная, также имеет свою важность.
Всякий охотник знает необходимость легавой собаки:
это жизнь, душа ружейной охоты, и предпочтительно охоты болотной, самой лучшей; охотник с ружьем без собаки что-то недостаточное, неполное! Очень мало родов стрельбы, где обойтись без нее, еще менее таких,
в которых она могла бы мешать.
Только
в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна] то она во время самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она
это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него, скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а
в ее страстной горячности, когда она добирается до птицы, и
в мертвой стойке над нею — столько картинности и красоты, что все
это вместе составляет одно из главных удовольствий ружейной охоты.
Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком угодно языке, для чего
в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают французский язык, — охотник может идти с своею ученицей
в поле или болото, и она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все
это будет делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но
в течение года совершенно привыкнет.
Я имел двух таких собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари до зари, пробежав около сотни верст и воротясь домой усталые, голодные, едва стоящие на ногах, никогда не ложились отдыхать, не ели и не спали без меня; даже заснув
в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил
в другую комнату, как бы я ни старался сделать
это тихо.
Обе
эти собаки до того были страстны к отыскиванью дичи, что видимо скучали, если не всякий день бывали
в поле или болоте.
Мало
этого: по нескольку раз
в день бегали они
в сарай к моим охотничьим дрожкам,
в конюшню к лошадям и кучеру, всех обнюхивая с печальным визгом и
в то же время вертя хвостом
в знак ласки.
Когда мне сказали об
этом, я не хотел верить и один раз, полубольной, отправился сам
в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами, как мои собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали долгую стойку, поднимали птицу, не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался, опять начинали искать… одним словом: производили охоту, как будто
в моем присутствии.
Одна из
этих собак была чистой французской породы, а другая — помесь французской с польскою, несколько псовою собакой: обе не знали парфорса, имели отличное чутье и были вежливы
в поле, как только желать.
У собак вообще и у легавых
в особенности есть расположение грезить во сне; чем лучше, чем горячее собака
в поле, тем больше грезит и — грезит об охоте!
Это видеть по движениям ее хвоста, ушей и всего тела.
Во-вторых,
в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц;
в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным самому себе, как
это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Хотя нельзя оспоривать, что для уменья хорошо стрелять нужны острый, верный глаз, твердая рука и проворство
в движениях, но
эти качества необходимы только при стрельбе пулею из винтовки или штуцера; даже и
это может быть поправлено, если стрелять с приклада, то есть положа ствол ружья на сошки, забор или сучок дерева; стрельба же из ружья дробью, особенно мелкою, требует только охоты и упражнения.
Это опасение может войти
в привычку, так укорениться, так овладеть мыслию охотника, что он беспрестанно будет пропускать благоприятную минуту для выстрела.
Неопытный стрелок, начинающий охотиться за дичью, должен непременно давать много пуделей уже потому, что не получил еще охотничьего глазомера и часто будет стрелять не
в меру, то есть слишком далеко. Но смущаться
этим не должно. Глазомер придет со временем, а покуда его нет, надо стрелять на всяком расстоянии, не считая зарядов. Одним словом: если прицелился, то спускай курок непременно.
Все
это у начинающего стрелять может также обратиться
в привычку и надолго помешать приобретению проворства и настоящего, полного уменья
в стрельбе дичи.
Кроме того, что наведение на цель и держание на цели (разумеется,
в сидящую птицу) производит мешкотность, оно уже не годится потому, что как скоро руки у охотника не тверды, то чем долее будет он целиться, тем более будут у него дрожать руки; мгновенный же прицел и выстрел совершенно вознаграждают
этот недостаток.
8) Всего труднее стрелять птицу, летящую прямо и низко на охотника, потому что необходимо совершенно закрыть ее дулом ружья и спускать курок
в самое мгновение
этого закрытия. Если местность позволяет, лучше пропустить птицу и ударить ее вдогонку.
Но если вы увидите издали голубей, сидящих на гуменном заборе или дереве, —
это, без сомнения, клинтухи, то есть дикие голуби; подойдя ближе, вы удостоверитесь
в том.
Скоро все
это будет презрено и забыто, но вначале все драгоценно… таков человек не
в одной ружейной охоте!..
Множество певцов делает
этот крик беспрерывным и сливающимся
в один однообразный мотив, усладительный для уха охотника.
Но да не подумают охотники, читающие мою книжку, что
это пристрастие старика, которому кажется, что
в молодости его все было лучше и всего было больше.
Упоминая несколько раз о дичи, я еще не определил
этого слова: собственно дичью называется дикая птица и зверь, употребляемые
в пищу человеком, добываемые разными родами ловли и преимущественно стрельбою из ружья.
В строгом смысле нельзя назвать
это разделение совершенно точным, потому что нельзя определить с точностью, на каком основании такие-то породы птиц называются болотною, водяною, степною или лесною дичью, ибо некоторые противоположные свойства мешают совершенно правильному разделению их на разряды: некоторые одни и те же породы дичи живут иногда
в степи и полях, иногда
в лесу, иногда
в болоте.
Приступая к описанию дичи, я считаю за лучшее начать с лучшей, то есть с болотной, о чем я уже и говорил, и притом именно с бекаса, или, правильнее сказать, со всех трех видов
этой благородной породы, резко отличающейся и первенствующей между всеми остальными. Я разумею бекаса, дупельшнепа и гаршнепа, сходных между собою перьями, складом, вообще наружным видом, нравами и особенным способом доставания пищи. К ним принадлежит и даже превосходит их вальдшнеп, но он займет свое место
в разряде лесной дичи.
Печатно называют последнего — слука и говорят, что
это название древнее и доныне живущее
в народной речи на юге России.
Я
этого не знаю, но смело утверждаю, что
в средней и восточной полосе России народ не знает слова слука.
Лет сорок тому назад я читал
в одной охотничьей книжке, что дупельшнепа по-русски называют лежанка;
в другой, позднейшей книге напечатано, что дупельшнепа называют стучиком, а гаршнепа лежанкой; но все
это неправда.
Жиру
этой перепелки приписывает он странное свойство: производить на несколько часов, или даже на сутки, ломоту и легкие судороги
в руках, ногах и во всем теле того человека, который ее усердно покушал.
Перепелки точно бывают так жирны осенью, что с трудом могут подняться, и многих брал я руками из-под ястреба; свежий жир таких перепелок, употребленных немедленно
в пищу, точно производит ломоту
в теле человеческом; я испытал
это на себе и видал на других, но дело
в том, что
это были перепелки обыкновенные, только необыкновенно жирные.
В той же старинной книжке гаршнепа называют волосяным куличком, но
это перевод немецкого названия, которое на Руси никому не известно. догадаться, почему русский народ не удостоил особенным названием дупельшнепа и гаршнепа, а бекасу и вальдшнепу дал характерные имена.
Этот лет по одним и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего
в лес за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от других птиц красноватому цвету и получил верное название.
Это по большей части случается
в такие годы, когда дождливая, продолжительная осень до того насытит землю, что она уже не принимает
в себя влаги, когда внезапно последуют затем зимние морозы, выпадут необыкновенно глубокие снега, и все
это повершится дождливою, дружною весною.
Это самые обширные и лучшие болота для охоты; они нередко пересекаются текучими, а не стоячими
в ямках родниками.
Струйка
эта так мала, что не может составить никакого течения и только образует около себя маленькие лужицы мутной, иногда красноватой воды, от которой, однако, вымокают даже и болотные растения: торф обнажается и превращается
в топкую, глубокую грязь.
Это не что иное, как целые озера, по большей части мелкие, но иногда и глубокие, покрытые толстою и очень крепкою пленою, сотканною из корней болотных растений, кустов и деревьев, растущих
в торфяном грунте.
Природа медленно производит
эту работу, и я имел случай наблюдать ее: первоначальная основа составляется собственно из водяных растений, которые, как известно, растут на всякой глубине и расстилают свои листья и цветы на поверхности воды; ежегодно согнивая, они превращаются
в какой-то кисель — начало черноземного торфа, который, слипаясь, соединяется
в большие пласты; разумеется, все
это может происходить только на водах стоячих и предпочтительно
в тех местах, где мало берет ветер.
Это мнение подтверждается тем, что очень часто по утрам находят бекасов
в тех местах, где их накануне вечером не было.