Неточные совпадения
Все породы уток стаями, одна
за другою, летят беспрестанно: в день особенно ясный высоко, но во дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям, летят низко, так что ночью, не видя их, по свисту крыльев различить многие из пород утиных.
За ними следуют: широконоски, чирки, шилохвости и
другие; наконец, серые и кряковные, полет которых как-то нетороплив, хотя силен и спор.
Этот лет по одним и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего в лес
за дровами, также был им замечен по своей величине и отличному от
других птиц красноватому цвету и получил верное название.
Обрадованный, я послал ее
за другою, и она принесла мне петушка болотной курицы с гребнем и перевязками.
Нельзя также сказать, чтобы и водилась она в чрезвычайном изобилии, но охотники смотрят на нее с презрением и, вероятно,
за то, что она попадается везде и смирнее всякой
другой дичи.
На
другой день мордвин соседней деревушки нашел его мертвым
за версту от того места, где я стрелял.
Укрывательство же утки от селезня, его преследованье, отыскиванье, гнев, наказанье
за побег и
за то, если утка не хочет лететь с ним в
другие места или отказывает ему в совокуплении, — разоренные и растасканные гнезда, разбитые яйца, мертвых утят около них, — все это я видел собственными моими глазами не один раз.
Вид бывает живописный: оба селезня перпендикулярно повиснут в воздухе, схватив
друг друга за шеи, проворно и сильно махая крыльями, чтоб не опуститься на землю и, несмотря на все усилия, беспрестанно опускаясь книзу. Победа также, сколько я замечал, оставалась всегда на стороне правого.
Это делает каждый охотник без всякого сожаления, потому что бойкие утята, как бы ни были малы, выкормятся и вырастут кое-как без матери; иногда сироты пристают к
другой выводке, и мне случалось видать матку,
за которою плавали двадцать утят, и притом разных возрастов.
Хотя шилохвостей застрелено мною мало сравнительно с
другими породами уток, но вот какой диковинный случай был со мной: шел я однажды вниз по речке Берля, [Самарской губернии, в Ставропольском уезде] от небольшого пруда к
другому, гораздо обширнейшему, находившемуся верстах в трех пониже; кучер с дрожками ехал неподалеку
за мной.
Не знаю, как
другие охотники, но я всегда встречал с восхищением прилет нырков и, в благодарность
за раннее появление и радостное чувство, тогда испытанное мною, постоянно сохранял к ним некоторое уважение и стрелял их, когда попадались…
Единственно волшебной быстроте своего нырянья обязан гоголь тем вниманием, которое оказывали ему молодые охотники в мое время, а может быть, и теперь оказывают, ибо мясо гоголиное хуже всех
других уток-рыбалок, а
за отличным его пухом охотник гоняться не станет.
Одна из собак, порезвее, выскочив внезапно из-за стога, успела схватить
за ногу тяжело поднимавшегося журавля; скоро подоспела
другая собака, и обе вместе, хотя порядочно исклеванные, удержали журавля до прибытия охотника, и он взял его живого.
Русского имени этого кулика объяснять не нужно, но почему немцы называют его коронным, или королевским, куликом, — я не знаю; на голове его ничего похожего на венец или корону не приметно; может быть,
за величину, которою кроншнеп бесспорно превосходит всех
других куликов.
Кроншнепы с прилета, как и всякая птица, довольно сторожки; но оглядясь, скоро делаются несколько смирнее, и тогда подъезжать к ним на охотничьих дрожках или крестьянских роспусках; как же только примутся они
за витье гнезд, то становятся довольно смирны, хотя не до такой степени, как болотные кулики и
другие мелкие кулички.
Потом начнешь встречать их изредка, также вместе с
другой дичью, по грязным берегам прудов, весенних луж и разлившихся рек, но подъехать к ним в меру ружейного выстрела бывает очень трудно; во-первых, потому, что они сторожки, а во-вторых, потому, что
другая мелкая дичь взлетывая беспрестанно от вашего приближенья, пугает и увлекает своим примером кроншнепов; подкрасться же из-за чего-нибудь или даже подползти — невозможно потому, что места почти всегда бывают открытые и гладкие.
Я становился обыкновенно на средине той десятины или того места, около которого вьются красноустики, брал с собой даже собаку, разумеется вежливую, и они налетали на меня иногда довольно в меру; после нескольких выстрелов красноустики перемещались понемногу на
другую десятину или загон, и я подвигался
за ними, преследуя их таким образом до тех пор, пока они не оставляли поля совсем и не улетали из виду вон.
Но вот странность: мне и
другим охотникам часто случалось спугивать дергунов неожиданно, без собаки, хотя совсем не
за ними и даже в большой траве; кажется, им было бы очень легко спрятаться или убежать.
Собственно
за одними коростелями охоты нет; они попадаются между
другой дичью: в лугах — между дупелями и болотными куликами, в поле — между перепелками и в мелких перелесках — между молодыми тетеревами. Коростелей никогда не убьешь много: десяток в одно поле — это самое большое число.
Везде по берегам рек и озер, по песчаным пригоркам и косогорам предпочтительно перед
другими лесными ягодами растет в изобилии ежевика (в некоторых губерниях ее называют куманикой), цепляясь
за все своими гибкими, ползучими, слегка колючими ветками; с весны зелень ее убрана маленькими белыми цветочками, а осенью черно-голубыми или сизыми ягодами превосходного вкуса, похожими наружным образованьем и величиною на крупную малину.
Подъехать в меру на санях или дрожках редко удавалось по неудобству местности, и я подкрадывался к глухарям из-за деревьев; если тетерева совершенно не видно и стрелять нельзя, то я подбегал под самое дерево и спугивал глухаря, для чего иногда жертвовал одним выстрелом своего двуствольного ружья, а
другим убивал дорогую добычу в лет, целя по крыльям; но для этого нужно, чтоб дерево было не слишком высоко.
Кто не знает тетерева, простого, обыкновенного, полевого тетерева березовика, которого народ называет тетеря, а чаще тетерька? Глухарь, или глухой тетерев, — это дело
другое. Он не пользуется такою известностью, такою народностью. Вероятно, многим и видеть его не случалось, разве
за обедом, но я уже говорил о глухаре особо. Итак, я не считаю нужным описывать в подробности величину, фигуру и цвет перьев полевого тетерева, тем более что, говоря о его жизни, я буду говорить об изменениях его наружного вида.
Начинается остервенелая драка: косачи, уцепив
друг друга за шеи носами, таскаются по земле, клюются, царапаются, без всякой пощады, перья летят, кровь брызжет… а между тем счатливейшие или более проворные, около самой арены совокупляются с самками, совершенно равнодушными к происходящему
за них бою.
Подкрадываться надобно с величайшею осторожностию из-за
других деревьев, без всякого шума, всегда идя так, чтоб голова тетерева, к которому подходит охотник, была закрыта сучками или пнем дерева.
Здесь совсем
другое дело: если подкрался к ближайшему дереву, из-за которого нельзя высунуться, не испугав птицы, то уж близко ли, далеко ли, ловко или неловко, стрелять надо.
Этот вопрос возбудил общее противоречие охотников, и некоторые энергически защищали охоту
за тетеревятами, но я, уважая вкусы
других, не могу изменить своего.
Без преувеличения могу сказать, что я и
другие охотники часто делывали до обеда, то есть до второго часа, по пятьдесят верст, гоняясь
за улетающими стаями тетеревов и ошибаясь иногда в их направлении.
Тут опять начинается та же история: если тетерева в куче, то не подпустят и, слетая один
за другим, все разместятся врассыпную по разным скольким деревьям.
Она имеет еще ту выгоду, что человек ленивый, старый или слабый здоровьем, который не в состоянии проскакать десятки, верст на охотничьих дрожках или санях, кружась
за тетеревами и беспрестанно подъезжая к ним по всякой неудобной местности и часто понапрасну, — такой человек, без сомнения, может с большими удобствами, без всякого утомления сидеть в шалаше на креслах, курить трубку или сигару, пить чай или кофе, который тут же на конфорке приготовит ему его спутник, даже читать во время отсутствия тетеревов, и, когда они прилетят (
за чем наблюдает его товарищ), он может, просовывая ружье в то или
другое отверстие, нарочно для того сделанное, преспокойно пощелкивать тетеревков (так выражаются этого рода охотники)…
— С прилета вяхири не очень смирны, да и всегда они гораздо осторожнее
других голубиных пород; когда же заведутся у них гнезда, то они не летят далеко от них, делаются смирнее и с подъезда подпускают довольно близко; но пешком к ним не подойдешь, разве подкрадешься как-нибудь из-за дерева.
Брося все
другие охоты, я неутомимо, ежедневно ходил
за вальдшнепами: 6 ноября я убил восемь, 7-го двенадцать, а в ночь на 8-е выпал снег в четверть глубиною и хватил мороз в пятнадцать градусов.
Разумеется, оставя всякую
другую пролетную дичь, истинный охотник бросится
за вальдшнепами, и добрая легавая собака, не горячая, преимущественно вежливая, будет очень ему полезна.
Мало этого, даже ночью сторожат зайцев на мирных гулянках большие совы и филины, [Мне рассказывали охотники, что совы и филины ловят по ночам зайцев следующим образом: они подстерегают их на тропах; одною ногою сова вкогтится в зайца,
другою ухватится
за ветку куста или дерева и таким образом держит его до тех пор, пока он не выбьется из сил; тогда сова вкогтится в него и
другою лапой и окончательно задушит.
К этому прибавляют, что заяц отрывает иногда вкогтившуюся в него лапу (разумеется, в то время, когда сова
другою лапою держится
за куст] что охотникам случалось затравливать зайцев, на которых висела вкогтившаяся в тело, оторванная и уже высохшая лапка совы.
Решительно нет ничего; но я сам, рассуждающий теперь так спокойно и благоразумно, очень помню, что в старые годы страстно любил стрельбу в узерк и, несмотря на беспрерывный ненастный дождь, от которого часто сырел на полке порох, несмотря на проклятые вспышки (ружья были тогда с кремнями), которые приводили меня в отчаяние, целые дни, правда очень короткие, от зари до зари, не пивши, не евши, мокрый до костей, десятки верст исхаживал
за побелевшими зайцами… то же делали и
другие.
Если принять рано утром вечерний малик русака, только что вставшего с логова, то в мелкую и легкую порошу
за ним, без сноровки, проходишь до полдён: русак сначала бегает, играет и греется, потом ест, потом опять резвится, жирует, снова ест и уже на заре отправляется на логово, которое у него бывает по большей части в разных местах, кроме особенных исключений; сбираясь лечь, заяц мечет петли (от двух До четырех), то есть делает круг, возвращается на свой малик, вздваивает его, встраивает и даже четверит, прыгает в сторону, снова немного походит, наконец после последней петли иногда опять встраивает малик и, сделав несколько самых больших прыжков, окончательно ложится на логово; случается иногда, что место ему не понравится, и он выбирает
другое.