Неточные совпадения
Итак, обо всем этом я скажу кое-что в
самом вступлении; скажу об основных началах, которые никогда не изменятся и не состареются, скажу и о
том, что заметила моя долговременная опытность, страстная охота и наблюдательность.
Для охотников, стреляющих влет мелкую, преимущественно болотную птицу, не нужно ружье, которое бы било дальше пятидесяти или, много, пятидесяти пяти шагов: это
самая дальняя мера; по большей части в болоте приходится стрелять гораздо ближе; еще менее нужно, чтоб ружье било слишком кучно, что, впрочем, всегда соединяется с далекобойностью; ружье, несущее дробь кучею, даже невыгодно для мелкой дичи; из него гораздо скорее дашь промах, а если возьмешь очень верно на близком расстоянии,
то непременно разорвешь птицу: надобно только, чтоб ружье ровно и не слишком широко рассевало во все стороны мелкую дробь, обыкновенно употребляемую в охоте такого рода, и чтоб заряд ложился, как говорится, решетом.
Распространение двуствольных ружей, выгоду которых объяснять не нужно, изменило ширину и длину стволов, приведя и
ту и другую почти в одинаковую, известную меру. Длинные стволы и толстые казны, при спайке двух стволин, очевидно неудобны по своей тяжести и неловкости, и потому нынче употребляют стволинки короткие и умеренно тонкостенные; но при всем этом даже
самые легкие, нынешние, двуствольные ружья не так ловки и тяжеле прежних одноствольных ружей, назначенных собственно для стрельбы в болоте и в лесу.
Лучшее доказательство, что мастера
сами не знают причины, состоит в
том, что ни один из них не возьмется сделать двух стволин одинакового боя, как бы они ни были сходны достоинством железа.
Картечь может быть так крупна, что заряд в харчистое,
то есть широкоствольное, ружье весь состоит из осьми пулечек;
самой же мелкой картечи идет на заряд
того же ружья от двадцати до двадцати пяти штук.
Пыжом называется
то вещество или материал, которым сначала прибивается всыпанный в дуло ружья порох и которым отделяется этот порох от всыпаемой потом сверх него дроби; другим пыжом прибивается
самая дробь.
Но как у многих деревенских охотников, особенно у охотников средней руки, нет форм и
самого материала для вырубки пыжей,
то они употребляют на пыжи какой-нибудь из числа
тех материалов, о которых я упомянул сначала.
Только в стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива, [
То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна]
то она во время
самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по собственной догадке.
Обучение легавых собак или дрессирование посредством парфорса,
то есть ошейника с острыми спицами, совсем не нужно, если не требовать от собаки разных штук, вовсе до охоты не касающихся, и если иметь терпение
самому заняться ее ученьем.
Во-вторых, в охотах, о которых я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным
самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять — и с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже сказать, что чем лучше, кучнее бьет ружье,
тем хуже,
тем больше будет промахов.
Фигура яиц, общая всем куличьим яйцам, имеет
ту особенность, что нижний конец их представляет острый угол и большая ширина яйца находится только в
самом верху тупого конца, а не в середине.
На расстоянии шестидесяти шагов дупеля не убьешь наповал бекасиною дробью даже 8-м нумером или по крайней мере редко, а только поранишь: он унесет дробь очень далеко и если не умрет скоро,
то долго будет хворать и скрываться в
самых глухих болотных местах.
Жирных и непуганных стрельбою дупелей, допускающих
самую близкую стойку собаки, травить ястребами-перепелятниками. Если дупель вскочит не далее шести или семи шагов,
то ястреб его догонит. Разумеется, что никакой ружейный охотник не станет травить дупелей ястребом, если будет иметь возможность стрелять их.
[Один охотник, впрочем, сказывал мне, что убил очень молодого, едва летающего гаршнепа около Петербурга, под Стрельною, в
самом топком болоте] Это обстоятельство наводит на мысль, что гаршнепы далеко отлетают для вывода детей, в такие непроходимые лесные болота, куда в это время года не заходит нога человеческая, потому что такие болота, как я слыхал, в буквальном смысле недоступны до
тех пор, пока не замерзнут.
Когда же у
самого их жилища раздается выстрел — поднимается все летучее население болота и окружает охотника, наполняя воздух различным криком и писком своих голосов и шумом своих полетов; только одни самки или самцы, сидящие на яйцах, не слетают с них до
тех пор, пока опасность не дойдет до крайности.
И
то и другое имя носит он недаром: длинные его ноги точно выкрашены яркою киноварью, а
сам он так складен, так красив и чист пером, что вполне заслуживает и второе свое название.
Яйца их поменьше травниковых и не так зелены, а отвечают цвету перьев
самих поручейников,
то есть серо-пестрые.
Говоря о средних и мелких куличках, я не упоминал о
том, какую дробь надо употреблять для их стрельбы, и потому скажу единожды навсегда, что при расстоянии близком всего лучше бекасиная дробь нумер 9-й, для
самых мелких куличков — нумер 10-й; на расстоянии дальнем я предпочитаю 8-й нумер.
Этот куличок еще реже попадается и еще менее известен в Оренбургской губернии. Мне
самому иногда случалось не встречать его по нескольку лет сряду. Имя морского куличка существует только между охотниками высшего разряда: простые стрелки и народ его не знают. Я думаю, что это имя также занесено
теми охотниками, которые стреливали этих куличков по морским берегам, где они бывают во время весеннего пролета в невероятном множестве.
Тем не менее, однако, они, хотя и низко, летают кругом охотника или собаки с обыкновенным своим криком, а всего чаще садятся на какую-нибудь плаху или колышек, торчащие из воды, или на берег у
самой воды и бегают беспрестанно взад и вперед, испуская особенный писк, протяжный и звонкий, который никогда не услышишь от летающего зуйка, а всегда от бегающего, и
то в
те мгновения, когда он останавливается.
Я
сам не нахаживал их гнезд, но охотники уверяли меня, что песочники кладут свои яйца на голом песке, вырыв для
того небольшую ямочку.
Я полагал прежде, что куличков-воробьев считать третьим,
самым меньшим видом болотного курахтана (о котором сейчас буду говорить), основываясь на
том, что они чрезвычайно похожи на осенних курахтанов пером и статями, и также на
том, что к осени кулички-воробьи почти всегда смешиваются в одну стаю с курахтанами; но, несмотря на видимую основательность этих причин, я решительно не могу назвать куличка-воробья курахтанчиком третьего вида, потому что он не разделяет главной особенности болотных курахтанов,
то есть самец куличка-воробья не имеет весною гривы и не переменяет своего пера осенью.
Петушок ее красив необыкновенно; будучи совершенно сходен со своею курицей перьями, он имеет, сверх
того, на голове мясистый гребешок яркого пунцового цвета и такого же цвета перевязки шириною в палец на ногах у
самого коленного сгиба; остальная часть ног зеленоватая.
Если случится застать болотную курицу на месте проходимом,
то она сейчас уйдет в непроходимое; застрелить ее, как дупеля или коростеля из-под собаки, — величайшая редкость; скорее убить, увидев случайно, когда она выплывет из камыша или осоки, чтоб перебраться на другую сторону болотного озерка, прудового материка или залива, к чему иногда ее принудить посредством собаки, а
самому с ружьем подстеречь на переправе.
Это обстоятельство навело на меня сомнение: может быть, и прежде я слышал свист погоныша, а болотная курица, находившаяся на
ту пору в
той же
самой осоке (ибо ничто не мешает им жить вместе), случайно выплыла мне на глаза.
При сем должно заметить, что все эти три породы дичи,
то есть болотные куры, погоныши и особенно коростели луговые, чрезвычайно портят поиск легавых собак, ибо дух от них очень силен; собака горячится и, видя, что птица после каждой стойки все уходит дальше, бросается догонять ее, теряет след, сбивается и получает
самые дурные привычки.
В гнезде находилось шестнадцать яичек, каждое величиною в полтора воробьиного яйца, неопределенного и в
то же время прекрасного зеленоватого цвета, с
самыми крошечными палевыми крапинками.
Если бы я не
сам взял этого погоныша на гнезде, изо рта собаки,
то никогда бы не поверил, чтобы такая маленькая и узенькая птичка могла нести такое количество яичек и имела бы возможность их высиживать.
В отношении к охоте огромные реки решительно невыгодны: полая вода так долго стоит на низких местах, затопив десятки верст луговой стороны, что уже вся птица давно сидит на гнездах, когда вода пойдет на убыль. Весной, по краям разливов только, держатся утки и кулики, да осенью пролетные стаи, собираясь в дальний поход, появляются по голым берегам больших рек, и
то на
самое короткое время. Все это для стрельбы не представляет никаких удобств.
Конечно, летние жары и засухи и в них производят убыль, но они от
того не загнивают, кроме обыкновенного летнего цветения воды, которому подвержены все реки без исключения и которого начало приметно даже в
самых быстротекущих студеных ключах.
На юге, в Киеве, попал он в народные песни и на великокняжеские столы; его рушала,
то есть разрезывала,
сама великая княгиня, следовательно лебедя ели.
Пенья лебедей, разумеется, никто не слыхал, но зычный крик их и глухое гоготанье, весьма отличное от гусиного, слыхали все охотники, и в
том числе я
сам.
Дикий гусь точно сер и отличается от гусыни только
тем, что спина его потемнее, грудь, или зоб, покрыта черноватыми пятнышками, и
сам он несколько поменьше.
Дворовые русские гуси, по большей части белые или пегие, бывают иногда совершенно похожи пером на диких,
то есть на прежних
самих себя.
Вся разница состоит в
том, что вообще у русских гусей нос и ноги красноваты, и
сами они потолще, пообъемистее; дикие же гуси подбористее, складнее, щеголеватее, а нос и лапки их желтовато-зеленоватого цвета.
В продолжение всей осенней охоты за гусями надобно употреблять дробь
самую крупную и даже безымянку; осенний гусь не
то, что подлинь: он делается очень силен и крепок к ружью.
Эта сеть развешивается между двумя длинными шестами на
том самом месте, по которому обыкновенно гусиная стая поздно вечером, почти ночью, возвращается с полей на ночевку.
Селезень, напротив, разорив гнездо своей утки, получает ее опять в полное владение, и она не расстается с ним ни на одну минуту до
тех пор, покуда вновь не затеет гнезда, вновь не скроется от селезня и не сядет на яйца. даже предположить, что иной утке совсем не удастся вывесть детей в продолжение целого лета, потому-то каждому охотнику и случается встречать в июне, даже в начале июля, до
самой линевки, уток парами.
Селезень присядет возле нее и заснет в
самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом, снесет первое яйцо, бережно его прикроет
тою же травою и перьями, отползет на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к
тому месту, где скрылась; опять садится на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.
Утомясь своими тщетными поисками, селезень перестает искать утку и начинает плавать взад и вперед, беспрестанно оглядываясь и покрякивая; плавает до
тех пор, пока в
самом деле внезапно, бог знает как, откуда, воротится его дружка.
Случается, что селезень приметит и отгадает ее намерение, кинется за ней в погоню в
ту самую минуту, как она юркнет в траву или камыш, настигнет, ухватит носом за шею, вытащит ее на воду и долго таскает и щиплет так, что перья летят.
Сам же я отправлялся пешком по берегу реки, шел без всякого шума, выказываясь только в
тех местах, где по положению речных извилин должны были сидеть утки.
Не было никакого сомнения, что это были
те же
самые утки, в которых я выстрелил: зоркий кучер мой не выпускал их из глаз.
Очевидно было, что гнездо прикреплялось к камышу (
тем же
самым калом), и очень крепко, потому что верхушки двух перерванных камышин и одна выдернутая или перегнившая у корня, плотно приклеенные к боку гнезда, плавали вместе с ним по воде, из чего заключить, что когда гнездо не было оторвано от камыша,
то воды не касалось.
Если же везде сухо,
то степные пожары производят иногда гибельные опустошения: огонь, раздуваемый и гонимый ветром, бежит с неимоверною быстротою, истребляя на своем пути все, что может гореть: стога зимовавшего в степях сена, лесные колки, [Колком называется, независимо от своей фигуры, всякий отдельный лес; у псовых охотников он носит имя острова] даже гумна с хлебными копнами, а иногда и
самые деревни.
Случалось, что не могли сладить с огнем, и он уходил в поле, так что
самая предосторожность производила
ту же беду, от которой защищались.
Один раз поздно воротившиеся с работы крестьяне сказали мне, что проехали очень близко мимо станицы спящих журавлей; ночь была месячная, я бросился с ружьем в крестьянскую телегу и велел везти себя по
той самой дорожке, по которой ехали крестьяне.
Народ называет его иногда стрепел; и
то и другое имя характерно выражает взлет, или подъем, и
самый полет этой птицы.
С напуганными стрепетами не помогает и
самый действительный способ,
то есть круговой заезд.
Жирных стрепетов я не видывал, но прилетные с весны, особенно отлетные осенью, бывают довольно сыты. Мясо их имеет отличный вкус, собственно ему принадлежащий: оно несколько похоже на куриное с примесью тонкого вкуса дичины. Стрепета считаются
самым питательным и в
то же время легким и здоровым кушаньем.