Неточные совпадения
Бестолковый почтовый чиновник принимал Гоголя за кого-то
другого и потому не отдавал до сих пор ему
писем.
На
другой день получил я
письмо от И. И. Панаева, в котором он от имени Одоевского, Плетнева, Врасского, Краевского и от себя умолял, чтоб Гоголь не продавал своих прежних сочинений Смирдину за пять тысяч (и новой комедии в том числе), особенно потому, что новая комедия будет напечатана в «Сыне отечества» или «Библиотеке для чтения», а Врасский предлагает шесть тысяч с правом напечатать новую комедию в «Отечественных записках».
Письмо это написано уже совсем в
другом тоне, чем все предыдущие.
Это
письмо привело в восхищение всех
друзей Гоголя, а также меня и мое семейство настолько, насколько наши убитые горестью сердца могли принять в этом участие.
На
другой день Гоголь одумался, написал извинительное
письмо к Загоскину (директору театра), прося его сделать
письмо известным публике, благодарил, извинялся и наклепал на себя небывалые обстоятельства.
Погодин прислал это
письмо на
другой день мне, спрашивая, что делать?
Я нашел на свое место
другого игрока и на извозчике прискакал домой; дома не только удивились, но даже встревожились моим необыкновенно скорым возвращением, но я развернул
письмо и прочел моей семье следующее...
К этому
письму почти не нужно никаких объяснений, кроме того, что в нем Гоголь, между прочим, отвечает на мое
письмо, которое, как и многие
другие, пропало.
Я подозреваю, не принял ли Гоголь мнений
других, сообщенных мною в
письме, за мои собственные единственно потому, что я вообще назвал их сделанными не без основания.
В 1847 году, когда вышла известная книга: «Избранные места из переписки с
друзьями», сильно меня взволновавшая, я имел непростительную слабость и глупость, в пылу спорного разговора, в доказательство постоянного направления Гоголя показать это
письмо Павлову…
Если мои записки войдут когда-нибудь, как материал, в полную биографию Гоголя, то, конечно, читатели будут изумлены, что приведенные мною сейчас два
письма, написанные словами, вырванными из глубины души, написанные Гоголем к лучшим
друзьям его, ценившим так высоко его талант, были приняты ими с ропотом и осуждением, тогда как мы должны были за счастье считать, что судьба избрала нас к завидной участи: успокоить дух великого писателя, нашего
друга, помочь ему кончить свое высокое творение, в несомненное, первоклассное достоинство которого и пользу общественную мы веровали благоговейно.
При хладнокровном взгляде на
письма Гоголя можно теперь видеть, что большое
письмо его о путешествии в Иерусалим, а равно вышеприведенное письмецо к Ольге Семеновне содержат в себе семена и даже всходы того направления, которое впоследствии выросло до неправильных и огромных размеров.
Письмо к сестре, о котором упоминает Гоголь, осталось нам неизвестным. Но
письма к
другой сестре его, Анне Васильевне, написанные, без сомнения, в том же духе, находятся теперь у Кулиша, и мы их читали.
В приписке к Константину, вероятно, Гоголь говорит о прежнем своем
письме. Впрочем, может быть, было и
другое, как-нибудь затерянное, содержание которого я забыл. Вместе с печатной брошюркой Константина была послана рукописная статья Самарина, вполне заслуживающая отзыв Гоголя.
От 26 августа 1846 г. «Мы получили верное и секретное известие из Петербурга, что там печатается целая книга, присланная от Гоголя: „Отрывки из
писем, или Переписка с
друзьями“ (названия хорошенько не помню).
«Я написал и послал сильный протест к Плетневу, чтобы не выпускал в свет новой книги Гоголя, которая состоит из отрывков
писем его к
друзьям и в которой точно есть завещание к целой России, где Гоголь просит, чтобы она не ставила над ним никакого памятника, и уведомляет, что он сжег все свои бумаги.
От 3 декабря. «Я уведомил тебя, что писал Плетневу; вчера получил от него неудовлетворительный ответ.
Письмо к Гоголю лежало тяжелым камнем на моем сердце; наконец, в несколько приемов я написал его. Я довольно пострадал за то, но согласился бы вытерпеть вдесятеро более мучения, только бы оно было полезно, в чем я сомневаюсь. Болезнь укоренилась, и лекарство будет не действительно или даже вредно; нужды нет, я исполнил свой долг как
друг, как русский и как человек».
До получения ответа от Гоголя Аксаков успел уже прочитать «Выбранные места из переписки с
друзьями» и под свежим впечатлением этой книги продиктовал два негодующих
письма: одно в Калугу, к сыну Ивану, который сочувственно относился к «Выбранным местам»,
другое — к самому Гоголю. Вот первое из них...
«Прочитав в
другой раз статью о лиризме наших поэтов, я впал в такое ожесточение, что, отправляя к Гоголю
письмо Свербеева, вместо нескольких строк, в которых хотел сказать, что не буду писать к нему
письма об его книге до тех пор, пока не получу ответа на мое
письмо от 9 декабря, написал целое
письмо, горячее и резкое, о чем очень жалею…
Письмо это было вложено Гоголем в
другое, адресованное С. П. Шевыреву, который вскоре и сообщил Гоголю, что его
письмом Аксаков остался недоволен. По этому поводу Гоголь писал Шевыреву 2 декабря 1847 года...
Из
писем его к
друзьям видно, что он работал в это время неуспешно и жаловался на свое нравственное состояние.
Этим
письмом исчерпываются материалы, предназначенные С. Т. Аксаковым для книги «История моего знакомства с Гоголем». После смерти Гоголя Аксаков напечатал в «Московских ведомостях» две небольшие статьи: «
Письмо к
друзьям Гоголя» и «Несколько слов о биографии Гоголя», хронологически как бы завершающие события, о которых повествуют аксаковские мемуары (см. эти статьи в четвертом томе).
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете
писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Г-жа Простакова. Прочтите его сами! Нет, сударыня, я, благодаря Бога, не так воспитана. Я могу
письма получать, а читать их всегда велю
другому. (К мужу.) Читай.
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный
друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают,
друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
В одной
письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной жизни, по тому одному, что они градоначальники; в
другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной жизни они против всякого
другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.
Читая эти
письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с
другой, страх чертей — все это производило в его голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ будет назначен Парамоша.