Неточные совпадения
Шаховской как будто почувствовал правду моих слов, как будто вдруг проснулись в нем добросовестность и
любовь к
искусству, и он вдруг заговорил совершенно другим, уже добродушным тоном.
Вы, верно, не забыли этого спектакля и этого ужина, не забыли этого чистого, упоительного веселья, которому предавались мы с увлечением молодости и
любви к
искусству; не правда ли, что это было что-то необыкновенное, никогда уже не повторившееся?..
Прочь, души хладные, хулители суровы,
Дерзающие нас с презреньем порицать!
Влачите рабские приличия оковы!
Не вам божественный огонь в себе питать.
Веселье чистое утехи благородной,
Любовь к
искусству — ты питай меня всегда,
От предрассудков всех души моей свободной
Не покидай в сей жизни никогда!
Я еще горячо любил театр; десятилетняя жизнь в оренбургской глуши, конечно, не могла охладить этой
любви, и великолепное громадное здание, исключительно посвященное моему любимому
искусству, уже одною своей внешностью привело меня в радостное волнение.
Я так горячо этого желал, что не сомневался в успехе; я сообщил мои намерения Писареву, который, сомнительно покачав головой, сказал: «Дай бог тебе удачи больше, чем нам; ты скорее нас можешь это сделать; ты ему не начальник, и твоя бескорыстная
любовь к театральному
искусству придаст убедительность твоим советам, которые подействуют на него гораздо лучше директорских наставлений.
Весь проникнутый
любовью к
искусству, не чувствуя ни жара, ни холода, не видя окружающих его людей, ничего не помня, кроме репетируемой пиесы, никого не зная, кроме представляемого лица, — Шаховской часто был великолепен, несмотря на свою смешную, толстую фигуру, свой длинный птичий нос, визгливый голос и картавое произношение.
Впрочем, добродушие кн. Шаховского, его страстная, бескорыстная
любовь к театру и сценическому
искусству были так известны всем, что никто не сердился за его безумные вспышки, да и нельзя сердиться на того, кто смешит. К этому надобно прибавить, что припадки бешенства проходили у него мгновенно и заменялись самым любезным и забавным раскаяньем; он так умел приласкать или приласкаться к обиженному им лицу, что нельзя было не простить и даже не полюбить его от души.
Когда раздались слова режиссера: «Пожалуйте со сцены!» — Писарев, слушавший живые речи артистов как будто с равнодушием, но тронутый до глубины души, что выражалось особенною бледностью его лица, крепко сжал мою руку, увел меня за дальнюю декорацию и сказал голосом, прерывающимся от внутреннего волнения: «Вот с какими людьми я хочу жить и умереть, — с артистами, проникнутыми
любовью к
искусству и любящими меня, как человека с талантом!
Но мне очень нравились Диккенс и Вальтер Скотт; этих авторов я читал с величайшим наслаждением, по два-три раза одну и ту же книгу. Книги В. Скотта напоминали праздничную обедню в богатой церкви, — немножко длинно и скучно, а всегда торжественно; Диккенс остался для меня писателем, пред которым я почтительно преклоняюсь, — этот человек изумительно постиг труднейшее
искусство любви к людям.
Но ее глубочайшая развращенность, способная смутить даже султана, ее необыкновенная опытность и смелость в арс аманди [В
искусстве любви (от лат. — ars amandi).] подтверждают мою догадку, что она получила воспитание в лупанарии… или при дворе какого-нибудь Нерона.
Неточные совпадения
Негодованье, сожаленье, // Ко благу чистая
любовь // И славы сладкое мученье // В нем рано волновали кровь. // Он с лирой странствовал на свете; // Под небом Шиллера и Гете // Их поэтическим огнем // Душа воспламенилась в нем; // И муз возвышенных
искусства, // Счастливец, он не постыдил: // Он в песнях гордо сохранил // Всегда возвышенные чувства, // Порывы девственной мечты // И прелесть важной простоты.
Минуты две они молчали, // Но к ней Онегин подошел // И молвил: «Вы ко мне писали, // Не отпирайтесь. Я прочел // Души доверчивой признанья, //
Любви невинной излиянья; // Мне ваша искренность мила; // Она в волненье привела // Давно умолкнувшие чувства; // Но вас хвалить я не хочу; // Я за нее вам отплачу // Признаньем также без
искусства; // Примите исповедь мою: // Себя на суд вам отдаю.
— Это, очевидно, местный покровитель
искусств и наук. Там какой-то рыжий человек читал нечто вроде лекции «Об инстинктах познания», кажется? Нет, «О третьем инстинкте», но это именно инстинкт познания. Я — невежда в философии, но — мне понравилось: он доказывал, что познание такая же сила, как
любовь и голод. Я никогда не слышала этого… в такой форме.
— Загадочных людей — нет, — их выдумывают писатели для того, чтоб позабавить вас. «
Любовь и голод правят миром», и мы все выполняем повеления этих двух основных сил.
Искусство пытается прикрасить зоологические требования инстинкта пола, наука помогает удовлетворять запросы желудка, вот и — все.
— Полноте: ни в вас, ни в кого! — сказал он, — мое время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за
любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит одно:
искусство и труд. Жизнь моя должна служить и тому и другому…