Неточные совпадения
Я нисколько не беру на себя обязанности библиографа или биографа, я не собираю сведений из устных и печатных, разбросанных по журналам и брошюркам: я стану рассказывать только
то, что видел и слышал
сам при моих встречах с разными литераторами.
Чтение или игра Николева была
самая напыщенная, неестественная, певучая декламация, не совсем, однако, похожая на обыкновенное тогда чтение нараспев трагических стихов; что же касается до огня, до пылу,
то его было гораздо более во внешнем выражении, чем во внутреннем чувстве.
Впоследствии я слышал от Шатрова, что Николев до
того верил своей прислуге, особенно своему любимцу камердинеру и дворецкому, что не было возможности
самым близким людям убедить его в неряшестве его слуг и плутнях его любимца.
Едва я дошел до
того места, где поэт остановился, как он вспомнил забытый стих и продолжал уже декламировать
сам.
В
самом деле, «Лиза, или Торжество благодарности» и «Рекрутский набор» — пьесы точно с некоторым достоинством, особенно последняя, — производили при своем появлении, и в Москве и в Петербурге, такое сильное впечатление, даже восторг, какого не бывало до
тех пор, как мне сказывали старожилы-театралы.
Что касается до Мочалова,
то я
сам не ожидал, чтоб он был так хорош в Крутоне.
В этом году, во время трехмесячного моего пребывания в Петербурге, когда я имел счастие так близко узнать Державина, познакомился я
самым оригинальным образом с М. Н. Загоскиным, о котором до
тех пор не имел никакого понятия.
Шаховской
сам читал им перевод «Мизантропа», и
тот же Брянский сказывал мне, что они не могли удержаться от смеху, слушая Шаховского, который, браня Кокошкина почти после каждого стиха, до
того горячился и до
того был смешон, что никто не понимал ни одного слова из пиесы и что, наконец, Шаховской
сам расхохотался…
Кокошкин, пользуясь сильным авторитетом при театре, устроил нарочно для меня оба спектакля: ему хотелось, чтоб я видел Мочалова в
тех ролях, в которых он хорош безукоризненно, и в
самом деле Мочалов привел меня в изумление и восхищение.
Если б кто-нибудь видел Мочалова только в этих двух пиесах, он счел бы его за одного из первоклассных, великих артистов; между
тем как этот же
самый актер являлся во всех трагедиях без исключения, а в драмах и комедиях с исключениями — весьма плохим актером; у него бывали одушевленные места, но по большей части одушевление приходило некстати, не к месту, одним словом: талант был заметен, но отсутствие всякого искусства, непонимание представляемого лица убивали его талант.
Я с удовольствием вспоминаю тогдашнее мое знакомство с этим добрым и талантливым человеком; он как-то очень полюбил меня, и когда, уезжая из Москвы в августе, я заехал проститься, месяца два перед этим не видавшись с ним, он очень неприятно был изумлен и очень сожалел о моем отъезде, и сказал мне: «Ну, Сергей Тимофеич, если это уже так решено,
то я вам открою секрет: я готовлю московской публике сюрприз, хочу взять себе в бенефис „Эдипа в Афинах“;
сам сыграю Эдипа, сын — Полиника, а дочь — Антигону.
В
самом деле, через несколько дней я встретился с ним у
того же Кокошкина, и Загоскин, предупрежденный обо мне в хорошую сторону, равно и о
том, что я хочу к нему приехать, что мне совестно на него взглянуть, — бросился ко мне на шею, расцеловал меня в пух и чуть не задушил в своих объятиях, потому что был очень силен.
Многие из нас чувствовали какое-то грустное настроение духа; разумеется, каждый приписывал это личному расположению, и каждый был удивлен, заметив
то же
самое у других.
Ив. М. Долгорукий, который был не только
сам в душе страстный и отличный, по-тогдашнему, актер, но не менее
того любил щеголять постановкою благородных спектаклей в своем доме.
Тут осыпал он меня похвалами, которые мне совестно повторять и которые, конечно, были чересчур преувеличены; он кончил
тем, что будто до сих пор, не только зритель, но и
сами актеры, не ведали, что такое «граф Альмавива», и что теперь только познакомилась с ним и поняла его публика.
Все члены желали, чтоб я читал их сочинения, а как это было невозможно,
то, по предложению хозяина, было постановлено правилом: чтоб каждый сочинитель
сам читал свою пиесу.
Он ведь пребешеный и когда взбеленится,
то сам не помнит, что говорит; а злобы у него никакой нет, и он предобрый, он всех нас любит от всего сердца, хотя при случае, осердясь, и укусит».
Шаховской — раздражительное, но добродушное дитя, что у него много смешных слабостей, что он прежде в Петербурге находился под управлением известной особы, что за нее прогнали его из петербургской дирекции, где заведывал он репертуарною частью, и что, переехав на житье в Москву на свою волю, так сказать, он сделался совсем другим человеком,
то есть
самим собою.
Шаховской огорчился и в свою очередь поступил так же прямо: он приехал ко мне
сам и рассказал мне искренно и добродушно всю историю своей службы при Петербургском театре; рассказал мне несколько таких обвинений против него, каких я не знал, и, опровергнув многое положительно, заставил меня усомниться в
том, чего опровергнуть доказательствами не мог.
С каждым днем узнавая короче этого добродушного, горячего до смешного самозабвения и замечательно талантливого человека, я убедился впоследствии, что одну половину обвинений он наговорил и наклепал
сам на себя, а другая произошла от недоразумений, зависти и клеветы петербургского театрального мира, оскорбленного, раздраженного нововведениями князя Шаховского: ибо при его управлении много людей, пользовавшихся незаслуженными успехами на сцене или значительностью своего положения при театре, теряли и
то и другое вследствие новой системы как театральной игры, так и хода дел по репертуарной части.
Впрочем, добродушие кн. Шаховского, его страстная, бескорыстная любовь к театру и сценическому искусству были так известны всем, что никто не сердился за его безумные вспышки, да и нельзя сердиться на
того, кто смешит. К этому надобно прибавить, что припадки бешенства проходили у него мгновенно и заменялись
самым любезным и забавным раскаяньем; он так умел приласкать или приласкаться к обиженному им лицу, что нельзя было не простить и даже не полюбить его от души.
Само собою разумеется, что занавесь будет не подниматься кверху, а раздергиваться на две стороны; на ней я прикажу нарисовать
ту самую деревеньку в перспективе, которую зрители увидят на сцене; занавесь же в аллее будет представлять дремучий лес.
Князь Шаховской был
тем хорош, что от всей души
сам смеялся над собою.
Не имея длинных сапог, я не мог исследовать его
сам, но мой спутник ходил по нем до
самого озера; я увидел, что почва колыхалась и опускалась под его ногами, и чем ближе к воде,
тем сильнее.
Я смутил моих приятелей своей ораторской выходкой, а
сам в
ту же минуту присоединился к ним и с увлечением занялся игрою.
Мне отвечали
самыми пустыми отговорками: недосугом, неуменьем и
тому подобными пустыми фразами.
Они беспрестанно спорили и ссорились, подозревали друг друга в злонамеренных умыслах, и нередко случалось, что один другого обвинял в утайке
той карты, которая находилась у него
самого на руках; но один раз случилось особенно забавное происшествие, впрочем, не зависящее от карт.
Эта интермедия отличалась
тем, что некоторые лица играли
самих себя: А. А. Башилов играл Башилова, Б. К. Данзас — Данзаса, Писарев — Писарева, Щепкин — Щепкина и Верстовский — Верстовского, сначала прикидывающегося отставным хористом Реутовым.
Издатель «Московского телеграфа» сначала пробовал сблизиться со мной; я откровенно ему сказал, что «только как цензор, я могу быть в сношениях с г-м Полевым; что же касается до исполнения моей обязанности,
то, без сомнения, он
сам видит мою полную готовность к скорому и снисходительному удовлетворению его требований».
Новая комедия Загоскина была принята публикой с непрерывающимся смехом и частым, но сейчас утихающим хлопаньем; только по временам или по окончании актов взрывы громких, общих и продолжительных рукоплесканий выражали удовольствие зрителей, которые до
тех пор удерживались от аплодисментов, чтоб не мешать
самим себе слушать и смеяться.
Для других могло служить оправданием
то, что они слушали комедию-водевиль один раз, читанную
самим кн.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния…
Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Добро бы было в
самом деле что-нибудь путное, а
то ведь елистратишка простой!
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в
самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий.
Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Кроме
того, дурно, что у вас высушивается в
самом присутствии всякая дрянь и над
самым шкапом с бумагами охотничий арапник.