Неточные совпадения
(Прим. автора.)] дать им два-три жирных барана, которых они по-своему зарежут и приготовят, поставить ведро вина, да несколько ведер крепкого ставленого башкирского меду, [Ста́вленый мед — мед, который парят в глухо замазанном сосуде.] да лагун [Лагу́н — бочонок.] корчажного крестьянского пива, [Корчажное пиво — варенное в корча́гах, т. е. в глиняных горшках.] так и
дело в шляпе: неоспоримое доказательство, что башкирцы были
не строгие магометане и в старину.
Почти ни одна деревня припущенников,
по окончании договорного срока,
не оставила земель башкирских; из этого завелись сотни
дел, которые обыкновенно заканчиваются тем, что припущенники оставляются на местах своего жительства в нарезкой им пятнадцатидесятинной пропорции на каждую ревизскую душу
по пятой ревизии… и вот как перешло огромное количество земель Оренбургской губернии в собственность татар, мещеряков, чуваш, мордвы и других казенных поселян.
Из безводного и лесного села Троицкого, где было так мало лугов, что с трудом прокармливали
по корове, да
по лошади на тягло, где с незапамятных времен пахали одни и те же загоны, и несмотря на превосходную почву, конечно, повыпахали и поистощили землю, — переселились они на обширные плодоносные поля и луга, никогда
не тронутые ни косой, ни сохой человека, на быструю, свежую и здоровую воду с множеством родников и ключей, на широкий, проточный и рыбный пруд и на мельницу у самого носа, тогда как прежде таскались они за двадцать пять верст, чтобы смолоть воз хлеба, да и то случалось несколько
дней ждать очереди.
Он был истинным благодетелем дальних и близких, старых и новых своих соседей, особенно последних,
по их незнанию местности, недостатку средств и
по разным надобностям, всегда сопровождающим переселенцев, которые нередко пускаются на такое трудное
дело,
не приняв предварительных мер,
не заготовя хлебных запасов и даже иногда
не имея на что купить их.
Куда и зачем уезжал он, —
не знаю, только куда-то далеко, в Астрахань или в Москву, и непременно
по делу, потому что брал с собой поверенного Пантелея Григорьевича.
Сейчас
по получении известия, что он уехал, Бактеева уведомила об этом Михаила Максимовича Куролесова, прибавя, что Степан Михайлович уехал надолго и что
не может ли он приехать, чтоб лично хлопотать
по известному
делу, а сама старуха Бактеева с дочерью немедленно отправилась в Троицкое.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор
не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить
не по нем, хватал середи бела
дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Она строго запретила сказывать о своем приезде и, узнав, что в новом доме, построенном уже несколько лет и
по какой-то странной причуде барина до сих пор
не отделанном, есть одна жилая, особая комната,
не занятая мастеровыми, в которой Михайла Максимович занимался хозяйственными счетами, — отправилась туда, чтоб провесть остаток ночи и поговорить на другой
день поутру с своим уже
не пьяным супругом.
Мера терпения человеческого преисполнилась; впереди
не было никакой надежды, и двое из негодяев, из числа самых приближенных к барину и — что всего замечательнее — менее других терпевшие от его жестокости, решились на ужасное
дело: они отравили его мышьяком, положа мышьяк в графин с квасом, который выпивал
по обыкновению Михайла Максимович в продолжение ночи.
Прошло еще два
дня: сердце молодого человека разрывалось; тоска
по Софье Николавне и любовь к ней росли с каждым часом, но, вероятно, он
не скоро бы осмелился говорить с отцом, если бы Степан Михайлович
не предупредил его сам.
Алексея Степаныча оставили в покое,
не обращая на него внимания, — и деревенский
день покатился
по своей обыкновенной колее.
На следующий
день он имел продолжительный разговор с своею дочерью, в котором представил ей все невыгоды иметь мужа ниже себя
по уму,
по образованию и характеру; он сказал, что мужнино семейство
не полюбит ее, даже возненавидит, как грубое и злое невежество всегда ненавидит образованность; он предостерегал, чтобы она
не полагалась на обещания жениха, которые обыкновенно редко исполняются и которых Алексей Степаныч
не в силах будет исполнить, хотя бы и желал.
Софья Николавна очень хорошо понимала настоящую причину; к тому же Алакаева, с которою вошла она в короткие и дружеские отношения и которая знала всё, что делается на квартире у Алексея Степаныча,
не оставляла ее снабжать подробными сведениями, Софья Николавна
по своей пылкой и страстной природе
не любила откладывать
дела в долгий ящик.
Продолжайте ездить к нам, но два
дня я
не буду видеться с вами наедине и
не стану поминать об этом разговоре; потом спрошу вас
по совести, как честного человека: имеете ли вы довольно твердости, чтобы быть моим защитником против ваших родных и всех, кто вздумал бы оскорблять меня?
Для Степана Михайлыча это было
дело обыкновенное; он же, выходя, немножко отряхнулся
по привычке и утерся, а Софья Николавна
не подозревала, что так искусно и сильно напудрена, и сам свекор расхохотался, глядя на свою невестку; она же смеялась больше всех, шутила очень забавно и жалела только о том, что нет зеркала и что
не во что ей посмотреться, хорошо ли она убрана на бал.
Алексей Степаныч давно
не бывал за Кинелем; зеленая, цветущая, душистая степь приводила его в восхищенье; то и
дело стрепета поднимались с дороги, и кроншнепы постоянно провожали экипаж, кружась над ним и залетая вперед, садясь
по вехам и оглашая воздух своими звонкими трелями.
Это предвидели в Багрове и нарочно отправили Елизавету Степановну, чтоб она
по превосходству своего ума и положения в обществе (она была генеральша) могла воздерживать порывы дружелюбия простодушной Аксиньи Степановны; но простая душа
не поддалась умной и хитрой генеральше и на все ее настойчивые советы отвечала коротко и ясно: «Вы себе там, как хотите,
не любите и браните Софью Николавну, а я ею очень довольна; я кроме ласки и уважения ничего от нее
не видала, а потому и хочу, чтоб она и брат были у меня в доме мною так же довольны…» И всё это она исполняла на
деле с искренней любовью и удовольствием: заботилась, ухаживала за невесткой и потчевала молодых напропалую.
Каратаев вел жизнь самобытную: большую часть лета проводил он, разъезжая в гости
по башкирским кочевьям и каждый
день напиваясь допьяна кумысом; по-башкирски говорил, как башкирец; сидел верхом на лошади и
не слезал с нее
по целым
дням, как башкирец, даже ноги у него были колесом, как у башкирца; стрелял из лука, разбивая стрелой яйцо на дальнем расстоянии, как истинный башкирец; остальное время года жил он в каком-то чулане с печью, прямо из сеней, целый
день глядел, высунувшись, в поднятое окошко, даже зимой в жестокие морозы, прикрытый ергаком, [Ергак (обл.) — тулуп из короткошерстных шкур (жеребячьих, сурочьих и т. п.), сшитый шерстью наружу.] насвистывая башкирские песни и попивая, от времени до времени целительный травник или ставленый башкирский мед.
У молодых была заперта дверь; но, подождав их несколько времени, решились постучаться; они сейчас вышли, и хотя Софья Николавна была, повидимому, весела, а Алексей Степаныч в самом
деле был веселее, чем прежде, но
не трудно было догадаться
по их лицам, что между ними произошло что-нибудь необыкновенное.
Он говорил, что она до сих пор исполняла долг свой как дочь, горячо любящая отца, и что теперь надобно также исполнить свой долг,
не противореча и поступая согласно с волею больного; что, вероятно, Николай Федорыч давно желал и давно решился, чтоб они жили в особом доме; что, конечно, трудно, невозможно ему, больному и умирающему, расстаться с Калмыком, к которому привык и который ходит за ним усердно; что батюшке Степану Михайлычу надо открыть всю правду, а знакомым можно сказать, что Николай Федорыч всегда имел намерение, чтобы при его жизни дочь и зять зажили своим, домом и своим хозяйством; что Софья Николавна будет всякий
день раза
по два навещать старика и ходить за ним почти так же, как и прежде; что в городе, конечно, все узнают со временем настоящую причину, потому что и теперь, вероятно, кое-что знают, будут бранить Калмыка и сожалеть о Софье Николавне.
Всё это основывалось на самой убедительной причине, то есть что Софье Николавне,
по ее положению, вредно трястись в экипаже
по непроездным уфимским улицам и что в то же время никакая опасность
не помешает ей всякий
день ездить к больному.
Но
не так смотрела Софья Николавна на это
дело, да и
не могла смотреть иначе
по своей природе, в которой всё прекрасное легко переходило в излишество, в крайность.
По разумности своей старик очень хорошо знал, что гневаться было
не на кого; но в первые
дни он
не мог овладеть собою, так трудно ему было расстаться с сладкою надеждой или, лучше сказать, с уверенностью, что у него родится внук и что авось
не погибнет знаменитый род Шимона.
Софья Николавна беспрестанно находила разные признаки разных болезней у своей дочери, лечила
по Бухану и
не видя пользы, призывала доктора Авенариуса;
не зная, что и делать с бедною матерью, которую ни в чем нельзя было разуверить, он прописывал разные, иногда невинные, а иногда и действительные лекарства, потому что малютка в самом
деле имела очень слабое здоровье.
Может быть, ему пришло на ум, что, пожалуй, и опять родится дочь, опять залюбит и залечит ее вместе с докторами до смерти Софья Николавна, и опять пойдет хворать; а может быть, что Степан Михайлыч,
по примеру многих людей, которые нарочно пророчат себе неудачу, надеясь втайне, что судьба именно сделает вопреки их пророчеству, притворился нисколько
не обрадованным и холодно сказал: «Нет, брат,
не надуешь! тогда поверю и порадуюсь, когда
дело воочью совершится».
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно,
не уйти бы нашим беглецам или
по крайней мере
не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в
деле,
по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих
не догадались разломать мост через глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа на два; но со всем тем косная лодка, на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, —
не достигла еще середины реки, как прискакал к берегу старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила на дороге лошадей.