Неточные совпадения
(Прим. автора.)] которые год-другой заплатят деньги, а там и платить перестанут, да и
останутся даром жить на их землях, как настоящие хозяева, а там и согнать их не смеешь и надо
с ними судиться; за такими речами (сбывшимися
с поразительной точностью) последует обязательное предложение избавить добрых башкирцев от некоторой части обременяющих их земель… и за самую ничтожную сумму покупаются целые области, и заключают договор судебным порядком, в котором, разумеется, нет и быть не может количества земли: ибо кто же ее мерил?
В конце зимы другие двадцать человек отправились туда же и
с наступившею весною посеяли двадцать десятин ярового хлеба, загородили плетнями дворы и хлевы, сбили глиняные печи и опять воротились в Симбирскую губернию; но это не были крестьяне, назначаемые к переводу; те
оставались дома и готовились к переходу на новые места: продавали лишний скот, хлеб, дворы, избы, всякую лишнюю рухлядь.
Но крестьяне, а за ними и все окружные соседи, назвали новую деревеньку Новым Багровом, по прозванию своего барина и в память Старому Багрову, из которого были переведены: даже и теперь одно последнее имя известно всем, а первое
остается только в деловых актах: богатого села Знаменского
с прекрасною каменною церковию и высоким господским домом не знает никто.
Итак, выбрав заранее место, где вода была не глубока, дно крепко, а берега высоки и также крепки,
с обеих сторон реки подвели к ней плотину из хвороста и земли, как две руки, готовые схватиться, а для большей прочности оплели плотину плетнем из гибкой ивы;
оставалось удержать быструю и сильную воду и заставить ее наполнить назначенное ей водоемище.
Старинному преданию, не подтверждаемому новыми событиями, перестали верить, и Моховые озера мало-помалу, от мочки коноплей у берегов и от пригона стад на водопой, позасорились,
с краев обмелели и даже обсохли от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав, покрылась кочками, кустами и даже сосновым лесом, уже довольно крупным; один провал затянуло совсем, а на другом
остались два глубокие, огромные окна, к которым и теперь страшно подходить
с непривычки, потому что земля, со всеми болотными травами, кочками, кустами и мелким лесом, опускается и поднимается под ногами, как зыбкая волна.
Отважный майор предлагал пригласить молодую девушку в гости к бабушке и обвенчаться
с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены, что дедушка мой не отпустит свою сестру одну, а если и отпустит, то очень не скоро, а майору
оставаться долее было нельзя.
В самом деле, через несколько времени являлся он
с своей шайкой, забирал всё, что ему угодно, и увозил к себе; на него жаловались, предписывали произвесть следствие; но Михайла Максимович
с первого разу приказал сказать земскому суду, что он обдерет кошками того из чиновников, который покажет ему глаза, и —
оставался прав, а челобитчик между тем был схвачен и высечен, иногда в собственном его имении, в собственном доме, посреди семейства, которое валялось в ногах и просило помилования виноватому.
Через несколько времени Михайла Максимович мирился
с обиженными, удовлетворяя их иногда деньгами, а чаще привлекая к миру страхом; но похищенное добро
оставалось его законною собственностью.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и
с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша,
оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь
с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
На другой день поутру Софья Николавна проснулась без всякого волнения; она подумала несколько минут, бросила взгляд на вчерашние свои колебания и смущения и спокойно
осталась при своем намерении: поговорить сначала
с женихом и потом уже решить дело окончательно, смотря по тому впечатлению, какое произведет на нее разговор
с Алексеем Степанычем.
Она высказала ему всё, что мы уже знаем, в пользу этого брака и главное, что не только не разлучится
с ним, но и
останется жить в одном доме.
Александра Степановна,
оставшись наедине
с матерью и меньшею сестрою, сбросив
с себя тяжкое принужденье, дала волю своему бешеному нраву и злому языку.
Итак, через день назначено было ехать к Александре Степановне и она
с своим башкиролюбивым супругом отправилась накануне в свою Каратаевку и пригласила,
с позволенья отца, старшую и младшую сестру; а Елизавета Степановна
осталась дома под предлогом, что у ней больной муж лежит в Бугуруслане, а собственно для назидательных бесед
с стариками.
Оставшись в карете
с мужем, Софья Николавна дала волю своей досаде.
По ее живому и нетерпеливому нраву это ей было очень тяжело; а как она не хотела заводить объяснений при Параше и решилась отложить их до послеобеденного отдыха, когда она
останется одна
с мужем, то и завела она разговоры
с своей горничной, вспоминая про уфимское житье.
«Нет, — прибавил он, — не надо вам
с Алешей долго здесь
оставаться, а то я привыкну к тебе, невестенька, да, пожалуй, еще и скучать стану».
Он знал Марью Михайловну, очень хвалил ее и сказал, что завтра пошлет звать ее
с зятем и дочерью откушать хлеба и соли у молодых, для чего и назначил следующее воскресенье, до которого
оставалось четыре дня.
Оставшись наедине
с мужем, Софья Николавна в волнении и слезах бросилась к нему на шею и
с глубоким чувством раскаянья вновь просила у него прощенья, обвиняя себя гораздо более, чем была в самом деле виновата.
Он часто обращался к ней во время обеда, требуя разных мелких услуг: «то-то мне подай, того-то мне налей, выбери мне кусочек по своему вкусу, потому что, дескать, у нас
с невесткой один вкус; напомни мне, что бишь я намедни тебе сказал; расскажи-ка нам, что ты мне тогда-то говорила, я как-то запамятовал…» Наконец, и после обеда: «то поди прикажи, то поди принеси…» и множество тому подобных мелочей, тонких вниманий, ласковых обращений, которые, несмотря на их простую, незатейливую отделку и грубоватую иногда форму, были произносимы таким голосом, сопровождались таким выражением внутреннего чувства, что ни в ком не
осталось сомнения, что свекор души не слышит в невестке.
Удвоив заботливость около старика Зубина, он
с неимоверною хитростью умел оскорблять его дочь на каждом шагу, особенно ее смиренного мужа;
с ним он был так дерзок, что, несмотря на кроткий и тихий нрав, Алексей Степаныч терял терпенье и говорил своей жене, что
оставаться им в таком положении невозможно.
Итак, было решено, что Софья Николавна попытается убедить Николая Федорыча, чтобы он отменил свое решение, чтоб позволил им
оставаться в доме при совершенно отдельном хозяйстве, без всякого соприкосновения
с Калмыком,
оставаться по крайней мере, до тех пор, когда Софья Николавна, после разрешения от беременности, бог даст, совершенно оправится.
«Я наперед знал, милая моя Сонечка, — так говорил Николай Федорыч, — что, вышедши замуж, ты не можешь
оставаться в одном доме
с Николаем.
Алексей Степаныч благодарил только бога, что Софья Николавна
осталась жива, радовался, что она чувствует себя хорошо, и сейчас помирился
с мыслью, зачем не родился у него сын.
Вижу беду, — прибавил он
с глубоким вздохом и махнул рукой, — жива-то, может быть, невестка
останется, да захилеет, и детей не будет».
Доктор устроил курс лечения и уехал в Уфу; Алексей же Степаныч
с Парашей и Аннушкой
оставались безотлучно при больной.
Тимашев едва не сошел
с ума, бросил службу, посвятил себя детям и навсегда
остался вдовцом.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок.
С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Осталась я
с золовками, // Со свекром, со свекровушкой, // Любить-голубить некому, // А есть кому журить!
Случись, работой, хлебушком // Ему бы помогли, // А вынуть два двугривенных — // Так сам ни
с чем
останешься.
У батюшки, у матушки //
С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог
с работой справиться // Да лоб перекрестить. // Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!