Неточные совпадения
Из царства пернатых я заметил крохалей.
Было как раз время линьки. Испуганные птицы не могли
подняться на воздух. Несмотря на быстроту течения реки, они удивительно скоро перебегали вверх по воде, помогая себе крыльями, как веслами.
Берег, к которому мы пристали,
был покрыт высокими травами. Среди них виднелись какие-то крупные белые цветы, должно
быть пионы. За травой
поднимались кустарники, а за ними — таинственный и молчаливый лес.
Первым большим притоком Анюя
будет Тормасунь, или Тонмасу, как его называют удэхейцы. По их словам, это
будет самая быстрая река Анюйского бассейна. По ней можно
подниматься только в малую воду. Тормасунь течет под острым углом по отношению к своей главной реке. В истоках ее находится низкий перевал на реку Хор, через который перетаскивают лодки на руках.
С восходом солнца туман стал рассеиваться и
подниматься кверху. Это
был хороший признак, обещавший хорошую погоду. Не медля ни мало, мы тронулись в путь.
17 августа
поднялись на ноги только я, Чжан-Бао и Дзюль. Мои спутники находились в каком-то странном состоянии: сделались суеверны, начали верить снам, приметам и ссориться из-за всякого пустяка. Все мы
были как нервнобольные.
Минут через двадцать туман стал
подниматься кверху. Река
была совершенно пустынна. Я просил моих спутников успокоиться и подождать восхода солнца.
Была слабая надежда, что лодка, может
быть, еще вернется.
Действительно, плыли три лодки, на которых люди усиленно работали шестами. Через четверть часа они подошли к нашему биваку. Это
был встречный отряд Николаева. Тогда случилось то, чего я вовсе не ожидал. Меня, Дзюля и Крылова оставили силы, и мы опустились на землю, а те, кто лежал, не вставая, уже несколько дней на гальке,
поднялись на ноги.
В сумерки мы
поднялись с ним на башню для осмотра фонаря. Когда я вышел на мостик с перилами, окружающими фонарь, я поражен
был громадным количеством ночниц, налетевших на свет, и тотчас же стал собирать их в морилку с цианистым калием. Вечером я укладывал насекомых в конвертики и делал надписи на них.
Странный свет приближался. Так как местность
была неровная и тропа то
поднималась немного, то опускалась в выбоину, то и фонарь, согласуясь, как мне казалось, с движениями таинственного пешехода, то принижался к земле, то подымался кверху. Я остановился и стал прислушиваться.
Быть может шел не один человек, а двое. Они, несомненно, должны разговаривать между собою…
Он медленно плыл по воздуху, приноравливаясь к топографии места, то опускаясь там, где
были на земле углубления и где ниже
была растительность, то
поднимаясь кверху там, где повышалась почва и выше росли кустарники, и в то же время он всячески избегал соприкосновения с ветвями деревьев, с травой и старательно обходил каждый сучок, каждую веточку и былинку.
В это время в юрту вошел молодой ороч и сообщил, что подходит лодка с русскими рабочими, которые с
пилами и топорами шли вверх по реке Хади рубить и плавить лес. Старики оживились,
поднялись со своих мест и потихоньку стали расходиться по домам.
Она
поднялась было и хотела лететь к морю, но тотчас должна
была опуститься вновь на воду.
По воде на туземной лодке можно
подниматься шесть суток, дальше до водораздела надо итти пешком еще один день. В средней части ее течения, в трех днях пути от устья,
есть теплый минеральный источник с температурой в 28,6 градуса Цельсия.
На этот раз бивак
был устроен неудачно. Резкий, холодный ветер дул с материка и забивал дым в палатку. Я всю ночь не спал и с нетерпением ждал рассвета. Наконец ночная тьма стала редеть. Я поспешно оделся и вышел из палатки. От воды в море
поднимался пар, словно его подогревали снизу. Кругом
было тихо. Занималась кроваво-красная заря.
Во время привала я
поднимался на одну из сопок, покрытых растительностью, состоящей главным образом из
ели и пихты. Здесь на солнцепеках произрастают дуб, даурская (черная) береза и изредка кедр. Долинные места
были заняты лиственицей и белой березой, а на каменистых местах, около моря, в массе разрослись шиповник и низкорослая рябина с безвкусными водянистыми ягодами.
Густой туман неподвижно лежал на земле. Ни малейшего движения в воздухе. Дым от костра
поднимался спокойно кверху. Море
было тихое, как пруд.
Я принялся кричать на собак, бросился за ними, но не мог их догнать, запутался в зарослях и упал. Когда я
поднялся и добежал до места, где неистовствовали собаки, рысенок
был уже мертв.
Однажды он
поднялся задолго до рассвета. Сквозь сон я слышал, как он собирался и заряжал ружье. Потом я снова заснул и проснулся тогда, когда уже
было совсем светло. Открыв глаза, я увидел Ноздрина. Он
был недоволен тем, что рано встал, ходил понапрасну, проголодался и разорвал обувь, которую теперь надо
было починять. За утренним чаем он рассказал, между прочим, что спугнул с протоки филина, который, по его словам,
был в воде.
На следующий день я
поднялся, когда
было еще совсем темно, оделся и, стараясь не шуметь, вышел из фанзы, тихонько прикрыв за собою дверь.
Дня через два мы дошли до ключика Сололи, по которому нам надлежало
подниматься на Сихотэ-Алинь. Тут
был пустой балаган, выстроенный гольдами, которые ежегодно после нового года приходят сюда с Амура и соболюют на землях, принадлежащих самаргинским удэхейцам. Пользуясь своей численностью, они не обращают внимания на протесты последних.
Они
пили воду, поднимая кверху свои головки, нимало не смущаясь присутствием людей, и только неосторожное движение кого-нибудь из нас заставляло их с криком
подниматься со льда и садиться на ветви ближайших деревьев.
Дня через два мы подошли к перевалу. Речка, служившая нам путеводной нитью, сделалась совсем маленькой. Она завернула направо к северу, потом к северо-западу и стала
подниматься. Подъем
был все время равномерно пологий и только под самым гребнем сделался крутым. На перевале стояла небольшая кумирня, сложенная из тонких еловых бревен и украшенная красными тряпками с китайскими иероглифическими знаками. На вершине хребта лес
был гораздо гуще. Красивый вид имеют густые
ели, украшенные белоснежными капюшонами.
Снег в лесу не
был достаточно глубок, и потому все валежины на земле отмечались тенями, которые то розовели, то синели в зависимости от того, как высоко
поднялось солнце над горизонтом.
Он сообщил мне, что по Анюю сообщение не сегодня-завтра должно прекратиться, и
будет лучше, если я спущусь по Амуру до речки Гяу, затем, пойдя по ней до истоков, перевалю на реку Мыныму,
поднимусь по этой последней и через второй небольшой перевал выйду на Анюй около местности Улема.
Часов в десять утра, когда дневное светило
поднялось над горизонтом градусов на десять, справа и слева от него появилось два радужных светящихся пятна, и от них в сторону протянулись длинные лучи, суживающиеся к концам. Одновременно над солнцем появилась радуга, обращенная выпуклой частью к горизонту, а концами — к зениту. День
был морозный, тихий, небо безоблачное, деревья сильно заиндевели.
Пока стрелки и казаки отдыхали на перевале и курили трубки, я с удэхейцем успел
подняться на соседнюю вершину высотою в 1300 метров. Чем дальше к югу, тем гребень Сихотэ-Алиня все повышался, приблизительно до 1700 и 1800 метров. Это и
был тот цоколь, с которого берут начало Анюй и Копи.
Впереди за поворотом виднелась большая полынья, а за ней устье какой-то реки. Это
была Бяпали. Один берег ее
был низменный, а другой возвышенный. На самом краю его стояла юрта. Из отверстия в юрте
поднималась кверху голубоватая струйка дыма.
Неточные совпадения
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три //
Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как
подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее с неимоверною быстротой
поднималось в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но потом началась жара и сухмень, что также
было весьма благоприятно, потому что наступала рабочая пора. Граждане радовались, надеялись на обильный урожай и спешили с работами.
С восходом солнца все в доме
поднимаются; взрослые и подростки облекаются в единообразные одежды (по особым, апробованным [То
есть апробированным, проверенным.] градоначальником рисункам), подчищаются и подтягивают ремешки.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам
поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления с другой стороны.
Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен
был просить о порядке.