Неточные совпадения
Там и сям виднелась амурская сирень, растущая кустарником, но такой величины, что каждую ветвь, выходящую из земли, можно
было бы назвать
деревом.
Когда мы вернулись с рыбацкой ловли,
было уже темно. На биваке горел большой костер. Ярким трепещущим светом
были освещены стволы и кроны
деревьев. За день мы все устали и потому рано легли спать. Окарауливали нас собаки.
Я спустился с
дерева и хотел
было итти назад, как вдруг увидел какую-то большую птицу и тотчас узнал в ней скопу.
Скопа держала в лапах рыбину и летела к сухостойному
дереву, на вершине которого
было ее гнездо.
Смеркалось… На западе догорала последняя заря. За лесом ее не
было видно, но всюду в небе и на земле чувствовалась борьба света с тьмою. Ночные тени неслышными волнами уже успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны
деревьев. Между ветвями
деревьев виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Стало ясно, что таинственный зверь следил за нашей лодкой. Потом он стал смелее, иногда забегал вперед, останавливался и поджидал, когда неизвестный предмет, похожий на плавник с зелеными ветвями, поровняется с ним, и в то же время он чувствовал,
быть может и видел, что на этом плывущем
дереве есть живые существа.
Кедр смотрел величаво и угрюмо, точно он
был недоволен сообществом лиственных
деревьев и через вершины их всматривался в даль, где
были его сверстники и собратья.
Напрасно я всматривался в лес, стараясь узнать, с кем имею дело, но чаща
была так непроницаема и туман так густ, что даже стволов больших
деревьев не
было видно.
Подъем на гребень Сихотэ-Алиня
был настолько крут, что вынуждал нас двигаться зигзагами и карабкаться на четвереньках, хватаясь руками за корни
деревьев.
5 августа мы дошли до впадения реки Аделами в Буту. Отсюда уже можно
было плыть на лодках. Мы решили долбить две улимагды. Нашли подходящие
деревья, свалили их и оголили от коры. На изготовление лодок ушло четверо суток.
Глядя на этих малышей, я невольно поражался умению и ловкости, с которой они плавали на оморочках и бросали острогами в небольшие кусочки
дерева, которые должны
были изображать рыб.
Испуганный паучок, прятавшийся за дощечкой, на которой когда-то
было написано имя погребенного, пробежал по
дереву и проворно скрылся в траве.
Было уже поздно. На небе взошла луна и бледным сиянием своим осветила безбрежное море. Кругом царила абсолютная тишина. Ни малейшего движения в воздухе, ни единого облачка на небе. Все в природе замерло и погрузилось в дремотное состояние. Листва на
деревьях, мох на ветвях старых
елей, сухая трава и паутина, унизанная жемчужными каплями вечерней росы, — все
было так неподвижно, как в сказке о спящей царевне и семи богатырях.
Он медленно плыл по воздуху, приноравливаясь к топографии места, то опускаясь там, где
были на земле углубления и где ниже
была растительность, то поднимаясь кверху там, где повышалась почва и выше росли кустарники, и в то же время он всячески избегал соприкосновения с ветвями
деревьев, с травой и старательно обходил каждый сучок, каждую веточку и былинку.
Когда светящийся шар поравнялся со мной, он
был от меня шагах в десяти, не более, и потому я мог хорошо его рассмотреть. Раза два его внешняя оболочка как бы лопалась, и тогда внутри его
был виден яркий бело-синий свет. Листки, трава и ветви
деревьев, мимо которых близко проходил шар, тускло освещались его бледным светом и как будто приходили в движение. От молниеносного шара тянулся тонкий, как нить, огненный хвостик, который по временам в разных местах давал мельчайшие вспышки.
Луна немного переместилась. Длинные черные тени
деревьев, словно гигантские стрелки, показывали, что месяц передвинулся по небу к той точке, в которой ему надлежит
быть в девять часов вечера. Кругом все спало. Сквозь ветви
деревьев на тропу ложились кружевные тени листвы, я ступал на них, и они тотчас взбирались ко мне на обувь и на одежду.
Как только солнце пригрело землю и
деревья стали одеваться листвой, молодой Гроссевич, запасшись всем необходимым, отбыл в командировку. Путешествие до поста Владивостока он совершил благополучно. Во Владивостоке местное начальство назначило в его распоряжение двух солдат от местной команды. Тут Гроссевич узнал, что вдоль берега ему придется итти пешком, а все имущество его и продовольствие
будут перевозить на лодке, которую он должен
был раздобыть сам.
Ороч присел на землю, чтобы поправить обувь, а я стал осматриваться. Мы находились в хвойном лесу, состоявшем из
ели и пихты с примесью лиственицы и каменной березы. Лес
был старый,
деревья тонкоствольные, со множеством сухих веток, густо украшенные седыми прядями бородатого лишайника.
Вслед за тем он повернулся и быстро пошел по тропе обратно. Задерживать его
было бесполезно. Некоторое время между
деревьями мелькала его фигура, дальше тропа снижалась за гребень. Через минуту он скрылся в чаще леса.
Войдя в реку, мы пристали к правому ее берегу и тотчас принялись устраивать бивак в лесу, состоящем из
ели, пихты, березы и лиственицы. Время года
было позднее. Вода в лужах покрылась льдом, трава и опавшая с
деревьев листва, смоченные дождем, замерзли, и мох хрустел под ногами. Натаскали много дров и развели большой костер.
На прибрежной растительности сказалось губительное влияние моря. Деформированные и обезображенные
деревья, преимущественно лиственицы, имели ветви загнутыми в одну сторону. Это
были своего рода флюгеры, указывающие преобладающее направление ветра. Некоторые из них производили впечатление однобокой метелки с мелкими ветками, растущими густыми пучками, образующими по опушкам непроницаемую чащу.
На склонах, обращенных к солнцу, произрастал дуб — нечто среднее между кустом и
деревом. Одеяние его, пораженное листоверткой, пожелтело, засохло, но еще плотно держалось на ветвях. Когда-то дуб
был вечнозеленым
деревом, и потому листва его опадает не от холода, а весной, когда надо уступить место новому наряду.
Был один из тех приятных прохладных дней, которыми отличается осень в Зауссурийском крае. Светлое, но не жаркое солнце, ясное голубое небо, полупрозрачная синеватая мгла в горах, запах моря и паутины, затканной по буро-желтой траве, — все говорило за то, что уже кончилось лето и приближаются холода, от которых должна
будет замерзнуть вода в реках и закоченеть
деревья.
В воздухе пахло гарью. Вегетационный период кончился, и чем больше расцвечивались лиственные
деревья в яркие осенние тона, тем резче на фоне их выступали
ель и пихта своей темно-зеленой хвоей. Лес начинал сквозить и все больше и больше осыпал листву на землю.
Я хотел
было подойти поближе к страшному
дереву, но они стали говорить, что место это худое и ходить туда не следует.
Здесь через речку
было переброшено большое
дерево.
Все
дерево было оголено от коры, и, кроме того, по стволу, на равном расстоянии друг от друга, до самой вершины правильными кольцевыми вырезами в два сантиметра глубиной
была снята древесина, а на комле, как раз там, где главный ствол разделялся на четыре ветви,
были еще вырезаны четыре человеческих лица.
Это может
быть и живое и сухое
дерево, безразлично.
Есть опасные
деревья, которые поглощают в себя всех животных и птиц.
Есть и такие
деревья, которые, как фотографический аппарат, отпечатывают под корой всех, кто к ним приближается.
Затем он обратился ко мне со словами: «Ни канка тэ иоу цзы» (т. е. посмотри, вот ночная птица). Я наклонился к пню и в разрезе древесины увидел такое расположение слоев ее, что при некоторой фантазии, действительно, можно
было усмотреть рисунок, напоминающий филина или сову. Рядом с ним
был другой, тоже изображавший птицу поменьше, потом похожий на жука и даже на лягушку. По словам китайца, все это
были живые существа, поглощенные
деревом для того, чтобы больше в живом виде никогда не появляться на земле.
Стояла холодная погода: земля основательно промерзла, а снегу еще не
было. Пасмурное небо, хмурые посиневшие горы вдали,
деревья, лишенные листвы, и буро-желтая засохшая трава — все вместе имело унылый вид и нагоняло тоску.
Дальше бурелома
было как будто меньше, но кустарники и молодые
деревья, искривленные, тощие и жалкие, как рахитики, росли в удивительном беспорядке и мешали друг другу.
Как только собака освободилась, она, поджав хвост, бросилась
было бежать, но вскоре одумалась и начала лапами тереть свою морду и встряхивать головою. В это время я увидел там другую рысь, по размерам вдвое меньше первой. Это оказался молодой рысенок. Испуганный собакой, он взобрался на
дерево, а мать, защищая его, отважно бросилась на Хычу.
На следующем привале мы снова увидели его. Рысенок
был на
дереве и обнаружил себя только тогда, когда мы подошли к нему вплотную… Так провожал рысенок нас до самой реки, то забегая вперед, то следуя за нами по пятам. Я надеялся поймать и,
быть может, даже приручить рысенка.
Этим и объясняется наличие хвойных лесов (лиственница,
ель, пихта) в нижней части Самарги и широколиственных маньчжурских (пробковое
дерево, орех, виноград, даурская береза и актинидия) — около реки Кукчи.
Они
пили воду, поднимая кверху свои головки, нимало не смущаясь присутствием людей, и только неосторожное движение кого-нибудь из нас заставляло их с криком подниматься со льда и садиться на ветви ближайших
деревьев.
Многие
деревья стояли в наклонном положении, имели отмершие вершины и
были украшены бородатым лишайником.
Наконец-то я увидел то замечательное
дерево, о котором так много говорили удэхейцы. Это
был осокорь с большим наплывом с северной стороны, метрах в десяти над землей. Сверху в наплыве
было естественное углубление, заполненное разным мусором и перегнившей листвою. Случайно в него попало семя, высыпавшееся из еловой шишки. В этом углублении и выросла стройная елочка в метр величиною.
На другой день я не хотел рано будить своих спутников, но, когда я стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал
быть солнечным и морозным. По бледному небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность. В лесу звонко щелкали озябшие
деревья. Дым от костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
Когда все
было готово, мы надели лыжи и пошли вслед за нашим провожатым. Он направился по протоке вдоль обрывистого берега, поросшего вековым лесом. Во многих местах яр обвалился и обнажил корни
деревьев. Одна
ель упала. При падении своем она увлекла большой кусок земли. Здесь по снежному сугробу шла хорошо протоптанная тропа.
Когда нарта
была уложена, Миону привязал щенка к
дереву, запряг двух взрослых собак и пошел по нашей дороге вверх по реке Садомабирани. Жена его стала палкой подталкивать нарту сзади, а ребятишки на лыжах пошли стороной. Щенок, которого Миону отдавал тигру, навострил свои ушки и затем, повернувшись задом, изо всей силы стал тянуться на ремешке, стараясь высвободить голову из петли.
Времени нельзя
было тратить даром, я подошел к
дереву, на котором висел барометр, снял его с
дерева и стал надевать себе на шею, для чего снял шапку, но нечаянно выронил ее из рук.
Пять дней мы шли по реке Мухеню, следуя всем ее изгибам, которые удлиняли наш путь по крайней мере в два или три раза. Во время пути мы кормили собак два раза в день: немного утром, перед выступлением в поход — сухой рыбой и затем вечером на биваке — жидкой гречневой или чумизной кашей, сваренной с юколой. Сначала они неохотно
ели кашицу, и это вынуждало нас прятать от них на
деревья наши лыжи, обтянутые кожей, ремни, обувь и прочее имущество, иначе все это
было бы сразу съедено.
Часов в десять утра, когда дневное светило поднялось над горизонтом градусов на десять, справа и слева от него появилось два радужных светящихся пятна, и от них в сторону протянулись длинные лучи, суживающиеся к концам. Одновременно над солнцем появилась радуга, обращенная выпуклой частью к горизонту, а концами — к зениту. День
был морозный, тихий, небо безоблачное,
деревья сильно заиндевели.
Около тополя снег
был примят, местами изрыт, а в пространстве между
деревом и землей что-то виднелось.
Темнота на горизонте сквозила — день начал брезжить. По небу двигались большие облака, а за ними блестели редкие побледневшие звезды; земля
была окутана еще мраком, но уже можно
было рассмотреть все предметы; белоснежная гладь реки, пар над полыньей и
деревья, одетые в зимний наряд, казалось, грезили и не могли очнуться от охватившего их оцепенения.
Чем дальше, тем лес
был гуще и больше завален буреломом. Громадные старые
деревья, неподвижные и словно окаменевшие, то в одиночку, то целыми колоннадами выплывали из чащи. Казалось, будто нарочно они сближались между собой, чтобы оградить царственного зверя от преследования дерзких людей. Здесь царил сумрак, перед которым даже дневной свет
был бессилен, и вечная тишина могилы изредка нарушалась воздушной стихией, и то только где-то вверху над колоннадой. Эти шорохи казались предостерегающе грозными.
И старые и молодые
деревья переплелись между собою ветвями и
были густо опутаны ползучими растениями, которые образовали как бы сплошную стену из зарослей.
С юго-запада тянулись хмурые тучи, но уже кое-где между ними
были просветы и сквозь них проглядывало голубое небо. Оно казалось таким ясным и синим, словно его вымыли к празднику. Запорошенные снегом
деревья, камни, пни, бурелом и молодые елочки покрылись белыми пушистыми капюшонами. На сухостойной лиственице сидела ворона. Она каркала, кивая в такт головою, и неизвестно, приветствовала ли она восходящее солнце или смеялась над нашей неудачей.