Александровская колонна неприятно напоминала фабричную трубу, из которой вылетел бронзовый ангел и нелепо
застыл в воздухе, как бы соображая, куда бросить крест.
Одна рука уперлась в бок, другая полукругом
застыла в воздухе, голова склонена набок, роскошные плечи чуть вздрагивают, ноги каблучками притопывают, и вот она, словно павушка-лебедушка, истово плывет по хороводу, а парни так и стонут кругом, не «калегварды», а настоящие русские парни, в синих распашных сибирках, в красных александрийских рубашках, в сапогах навыпуск, в поярковых шляпах, утыканных кругом разноцветными перьями…
Однажды, ночью, когда никого около него не было, он потянулся, чтобы достать стакан воды, стоявший на ночном столике. Но рука его
застыла в воздухе…
Белое тело ничего этого не пропускало к сердцу, несмотря на то, что дядя говорил прекрасно и с одушевлением, слова его, выходя из уст,
стыли в воздухе и терялись в пространстве.
Неточные совпадения
Около дырявых, ободранных кошей суетилась подвижная полунагая толпа ребят, денно-нощно работали женщины, эти безответные труженицы
в духе добрых азиатских нравов, и вечно ничего не делали сами башкиры, попивая кумыс и разъезжая по окрестностям на своих мохноногих лошадках; по ночам около кошей горели яркие огни, и
в тихом
воздухе таяла и
стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате.
Сестрица умеет и
в обморок падать, и истерику представлять. Матушка знает, что она не взаправду падает, а только «умеет», и все-таки до страху боится истерических упражнений. Поэтому рука ее
застывает на
воздухе.
И тихого ангела бог ниспослал //
В подземные копи, —
в мгновенье // И говор, и грохот работ замолчал, // И замерло словно движенье, // Чужие, свои — со слезами
в глазах, // Взволнованны, бледны, суровы, // Стояли кругом. На недвижных ногах // Не издали звука оковы, // И
в воздухе поднятый молот
застыл… // Всё тихо — ни песни, ни речи… // Казалось, что каждый здесь с нами делил // И горечь, и счастие встречи! // Святая, святая была тишина! // Какой-то высокой печали, // Какой-то торжественной думы полна.
Потом, по просьбе моей, достали мне кусочки или висюльки сосновой смолы, которая везде по стенам и косякам топилась, капала, даже текла понемножку,
застывая и засыхая на дороге и вися
в воздухе маленькими сосульками, совершенно похожими своим наружным видом на обыкновенные ледяные сосульки.
И уже никого. И на секунду, несясь стремглав,
застыло: вон, во втором этаже,
в стеклянной, повисшей на
воздухе, клетке — мужчина и женщина —
в поцелуе, стоя — она всем телом сломанно отогнулась назад. Это — навеки, последний раз…