Неточные совпадения
От села Осиновки Захаров поехал на почтовых лошадях, заглядывая в
каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на краю дороги он застал какого-то гольда-охотника, который увязывал котомку и разговаривал сам
с собою. На вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник отвечал...
Каждый день приносил что-нибудь новое. Наконец недостаток продовольствия принудил этих таинственных людей выйти из лесу. Некоторые из них пришли к нам на бивак
с просьбой продать им сухарей. Естественно, начались расспросы, из которых выяснилось следующее.
Оказалось, что я все время кружил около него. Досадно мне стало за бессонную ночь, но тотчас это чувство сменилось радостью: я возвращался на бивак не
с пустыми руками. Это невинное тщеславие свойственно
каждому охотнику.
Если я хочу представить себе девственную тайгу, то
каждый раз мысленно переношусь в долину Синанцы. Кроме обычных ясеня, березы Эрмана и ольхи, здесь произрастали: аянская ель — представительница охотской флоры, клен
с красными ветвями, имеющий листву, как у неклена, затем черемуха Маака
с желтой берестой, как у березы, и
с ветвями, пригнутыми к земле, над чем немало потрудились и медведи, и, наконец, в изобилии по берегам реки ивняки, у которых молодые побеги имеют красновато-сизый оттенок.
Дождь в лесу — это двойной дождь.
Каждый куст и
каждое дерево при малейшем сотрясении обдают путника водой. В особенности много дождевой воды задерживается на листве леспедецы. Через 5 минут я был таким же мокрым, как если бы окунулся
с головой в реку.
К вечеру погода не изменилась: земля по-прежнему, словно саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман
с изморосью начинал надоедать. Идти по лесу в такую погоду все равно что во время дождя:
каждый куст,
каждое дерево, которые нечаянно задеваешь плечом, обдают тысячами крупных капель.
В лесу мы не страдали от ветра, но
каждый раз, как только выходили на реку, начинали зябнуть. В 5 часов пополудни мы дошли до четвертой зверовой фанзы. Она была построена на берегу небольшой протоки
с левой стороны реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться на ночь. Развьючив мулов, стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в жилой вид.
С той поры при
каждом удобном случае мы жарили именно таким способом.
Наконец хромой таза вернулся, и мы стали готовиться к переправе. Это было не так просто и легко, как казалось
с берега. Течение в реке было весьма быстрое, перевозчик-таза
каждый раз поднимался вверх по воде метров на 300 и затем уже пускался к противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в дно реки, и все же течением его сносило к самому устью.
Из притоков Такунчи самые интересные в среднем течении: два малых безымянных справа и один большой (река Талда)
с левой стороны. Первый приведет к перевалу на Илимо, второй — на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий — опять на Такему. Около устья
каждого из притоков есть по одной зверовой фанзе.
Производить съемку во время ненастья трудно. Бумага становится дряблой, намокшие рукава размазывают карандаш. Зонтика у меня
с собой не было, о чем я искренно жалел. Чтобы защитить планшет от дождя,
каждый раз, как только я открывал его, Чан Лин развертывал над ним носовой платок. Но скоро и это оказалось недостаточным: платок намокал и стал сочить воду.
Осмотр реки Шооми отнял довольно много времени. После полудня мы повернули назад, к морю, и направились к горам, расположенным
с левой стороны долины. Удэгейцы называют их Саха-дуони и Канда-дуони (мыс Черта Канда).
Каждая из них высотой около 240 м.
Следующие три дня были дневки. Мы отдыхали и собирались
с силами.
Каждый день я ходил к морю и осматривал ближайшие окрестности. Река Амагу (по-удэгейски Амули, а по-китайски Амагоу) образуется из слияния трех рек: самой Амагу, Квандагоу, по которой мы прошли, и Кудя-хе, впадающей в Амагу тоже
с правой стороны, немного выше Квандагоу. Поэтому когда смотришь со стороны моря, то невольно принимаешь Кудя-хе за главную реку, которая на самом деле течет
с севера, и потому долины ее из-за гор не видно.
Река эта (по-удэгейски Суа или Соага) состоит из двух речек — Гага и Огоми, длиною
каждая 1–8 км, сливающихся в 1,5 км от моря. Речка Гага имеет три притока: справа — Нунги
с притоком Дагдасу и Дуни, а слева — один только ключ Ада
с перевалом на Кусун. Речка Огоми имеет два притока: Канходя и Цагдаму. Около устья Соен образует небольшую, но глубокую заводь, соединяющуюся
с морем узкой протокой. Эта заводь и зыбучее болото рядом
с ним — остатки бывшей ранее лагуны.
С 12 по 16 ноября мы простояли на месте. За это время стрелки ходили за брусникой и собирали кедровые орехи. Дерсу выменял у удэгейцев обе сырые кожи на одну сохатиную выделанную. Туземных женщин он заставил накроить унты, а шили их мы сами,
каждый по своей ноге.
Дерсу всегда жалел Альпу и
каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни того, ни другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения
с охапкой еловых веток.
Расположились мы у огня
каждый в отдельности.
С подветренной стороны расположился я; Дерсу поместился сбоку.
Каждый порыв ветра сыпал на землю сухой снег
с таким шумом, точно это был песок.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому
каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом
с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Дай только, боже, чтобы сошло
с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на
каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
За
каждым стулом девочка, // А то и баба
с веткою — // Обмахивает мух. // А под столом мохнатые // Собачки белошерстые. // Барчонки дразнят их…
Солдат опять
с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили
каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои на подравшихся // На рынке мужиках: // «Под правым глазом ссадина // Величиной
с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: // На рубль пятнадцать
с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
У
каждого помещика // Сто гончих в напуску, // У
каждого по дюжине // Борзовщиков верхом, // При
каждом с кашеварами, //
С провизией обоз.