Неточные совпадения
В моей книге читатель найдет картины из природы страны и ее населения. Многое из
этого уже
в прошлом и приобрело интерес исторический. За последние двадцать лет Уссурийский край сильно изменился.
Если во время путешествия я и достиг хороших результатов, то
этим я
в значительной степени обязан своим спутникам.
Мне не только не приходилось их подбадривать, а, наоборот, приходилось останавливать из опасения, что они надорвут свое здоровье. Несмотря на лишения,
эти скромные труженики терпеливо несли тяготы походной жизни, и я ни разу не слышал от них ни единой жалобы. Многие из них погибли
в войну 1914–1917 годов, с остальными же я и по сие время нахожусь
в переписке.
Было бы ошибочно относить
этих людей к какой-либо особой народности и отделять их от прочих гольдов.
В антропологическом отношении они нисколько не отличались от своих соседей — рыболовов, расселившихся по Уссури. Отличительной особенностью их была страсть к охоте.
В погоне за соболем, на охоте за дорогими пантами и
в поисках за целебным могущественным женьшенем гольды
эти далеко проникали на север и не раз заходили
в самые отдаленные уголки Сихотэ-Алиня.
Путешествуя с Дерсу и приглядываясь к его приемам, я неоднократно поражался, до какой степени были развиты
в нем
эти способности.
Трудно перечислить все те услуги, которые
этот человек оказал мне и моим спутникам. Не раз, рискуя своей жизнью, он смело бросался на выручку погибающему, и многие обязаны ему жизнью,
в том числе и я лично.
Бухта
эта раньше значительно глубже вдавалась
в материк.
Это бросается
в глаза с первого взгляда.
Вся
эта площадь
в 22 км2 представляет собой болотистую низину, заполненную наносами рек Майхе и Тангоузы.
От Шкотова вверх по долине Цимухе сначала идет проселочная дорога, которая после села Новороссийского сразу переходит
в тропу. По
этой тропе можно выйти и на Сучан, и на реку Кангоузу [Сан — разлившееся озеро.], к селу Новонежину. Дорога несколько раз переходит с одного берега реки на другой, и
это является причиной, почему во время половодья сообщение по ней прекращается.
Это стройное и красивое животное имеет
в длину 1,9 м, а
в высоту — 1,4 м.
После отдыха отряд наш снова тронулся
в путь. На
этот раз мы попали
в бурелом и потому подвигались очень медленно. К 4 часам мы подошли к какой-то вершине. Оставив людей и лошадей на месте, я сам пошел наверх, чтобы еще раз осмотреться.
За перевалом мы сразу попали
в овраги. Местность была чрезвычайно пересеченная. Глубокие распадки, заваленные корчами, водотоки и скалы, обросшие мхом, — все
это создавало обстановку, которая живо напоминала мне картину Вальпургиевой ночи. Трудно представить себе местность более дикую и неприветливую, чем
это ущелье.
Иногда случается, что горы и лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство
это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех людей
в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что
это так. То же было и теперь.
В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и
это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Вдруг лошади подняли головы и насторожили уши, потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили на
это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут. Я что-то спросил Олентьева и, не получив ответа, повернулся
в его сторону. Он стоял на ногах
в выжидательной позе и, заслонив рукой свет костра, смотрел куда-то
в сторону.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У его пояса висел охотничий нож. Очевидно,
это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми русыми волосами; они росли
в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Я пробовал было его утешить, но что были мои утешения для
этого одинокого человека, у которого смерть отняла семью,
это единственное утешение
в старости?
Надо было покормить лошадей. Я решил воспользоваться
этим, лег
в тени кедра и тотчас же уснул. Через 2 часа меня разбудил Олентьев. Проснувшись, я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все
это сложил
в балаган.
Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от
этой затеи. Но вместо ответа он попросил у меня щепотку соли и горсть рису. Меня заинтересовало, что он хочет с ними делать, и я приказал дать просимое. Гольд тщательно обернул берестой спички, отдельно
в бересту завернул соль и рис и повесил все
это в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал собираться.
Отчего же у людей, живущих
в городах,
это хорошее чувство,
это внимание к чужим интересам заглохло, а оно, несомненно, было ранее.
Для
этого удивительного человека не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться
в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолой. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
Действительно, скоро опять стали попадаться деревья, оголенные от коры (я уже знал, что
это значит), а
в 200 м от них на самом берегу реки среди небольшой полянки стояла зверовая фанза.
Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой.
Это можно было заключить из того, что вход
в нее был приперт колом снаружи. Около фанзы находился маленький огородик, изрытый дикими свиньями, и слева — небольшая деревянная кумирня, обращенная как всегда лицом к югу.
Этой сноровкой отличаются именно местные лошади, привыкшие к путешествиям
в тайге с вьюками.
Звериные шкуры, растянутые для просушки, изюбровые рога, сложенные грудой
в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью [Употребляется китайцами как лекарство от трахомы.], оленьи выпоротки [Плоды стельных маток идут на изготовление лекарств.], рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек — все
это указывало на то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством.
Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все
это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как
это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления,
в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
На востоке высился высокий водораздел между бассейном Лефу и водами, текущими
в Даубихе. Другой горный хребет тянулся с востока на запад и служил границей между Лефу и рекой Майхе. На юго-востоке, там, где оба
эти хребта сходились вместе, высилась куполообразная гора Да-дянь-шань.
Близ земледельческих фанз река Лефу делает небольшую излучину, чему причиной является отрог, выдвинувшийся из южного массива. Затем она склоняется к югу и, обогнув гору Тудинзу, опять поворачивает к северо-востоку, какое направление и сохраняет уже до самого своего впадения
в озеро Ханка. Как раз против Тудинзы река Лефу принимает
в себя еще один приток — реку Отрадную. По
этой последней идет вьючная тропа на Майхе.
Я взглянул
в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно. Я думал, что
это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо. Я посмотрел вверх. Небо было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не было ни одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось
в сторону.
— Что
это такое? — спросил я гольда,
в свою очередь.
Действительно,
это были дикие свиньи. Их было тут более сотни. Некоторые животные отходили
в сторону, но тотчас опять возвращались назад. Скоро можно было рассмотреть каждое животное отдельно.
Самый крупный кабан был
в центре стада, множество животных бродило по сторонам и некоторые отходили довольно далеко от табуна, так что, когда
эти одиночные свиньи подошли к нам почти вплотную, большой кабан был еще вне выстрела.
Область распространения диких свиней
в Уссурийском крае тесно связана с распространением кедра, ореха, лещины и дуба. Северная граница
этой области проходит от низов Хунгари, через среднее течение Анюя, верхнее — Хора и истоки Бикина, а оттуда идет через Сихотэ-Алинь на север к мысу Успения. Одиночные кабаны попадаются и на реках Копи, Хади и Тумнину. Животное
это чрезвычайно подвижное и сильное. Оно прекрасно видит, отлично слышит и имеет хорошее обоняние. Будучи ранен, кабан становится весьма опасен.
Я долго не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме
этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались
в размерах.
Это была уже не голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто
в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки.
В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму.
В деревне стрельба долго еще не прекращалась. Те фанзы, что были
в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали
этого. Стрелки и ругались и смеялись.
Делала она
это медленно, высоко поднимала ковш кверху и лила воду как-то странно — через руку
в правую сторону.
Это была древняя речная терраса, высотой
в 20 м.
День склонялся к вечеру. По небу медленно ползли легкие розовые облачка. Дальние горы, освещенные последними лучами заходящего солнца, казались фиолетовыми. Оголенные от листвы деревья приняли однотонную серую окраску.
В нашей деревне по-прежнему царило полное спокойствие. Из длинных труб фанз вились белые дымки. Они быстро таяли
в прохладном вечернем воздухе. По дорожкам кое-где мелькали белые фигуры корейцев. Внизу, у самой реки, горел огонь.
Это был наш бивак.
После
этого я слышал всплеск по реке и шипение головешки. Очевидно, старик бросил ее
в воду. Потом мне удалось как-то согреться, и я уснул.
Чем ближе я присматривался к
этому человеку, тем больше он мне нравился. С каждым днем я открывал
в нем новые достоинства. Раньше я думал, что эгоизм особенно свойствен дикому человеку, а чувство гуманности, человеколюбия и внимания к чужому интересу присуще только европейцам. Не ошибся ли я? Под
эти мысли я опять задремал и проспал до утра.
На всем
этом пространстве Лефу принимает
в себя с левой стороны два притока: Сандуган [Сань-дао-ган — увал, по которому проходит третья дорога, или третий увал на пути.] и Хунухезу [Ху-ни-хэ-цзы — грязная речка.]. Последняя протекает по такой же низменной и болотистой долине, как и сама Лефу.
К полудню мы доехали еще до одной возвышенности, расположенной на самом берегу реки, с левой стороны. Сопка
эта высотою 120–140 м покрыта редколесьем из дуба, березы, липы, клена, ореха и акаций. Отсюда шла тропинка, вероятно, к селу Вознесенскому, находящемуся западнее, километрах
в двенадцати.
Вереницы их то подымались кверху, то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне неба,
в особенности внизу, около горизонта, который вследствие
этого казался как бы затянутым паутиной.
В нижнем течении Лефу принимает
в себя с правой стороны два небольших притока: Монастырку и Черниговку. Множество проток и длинных слепых рукавов идет перпендикулярно к реке, наискось и параллельно ей и образует весьма сложную водную систему. На 8 км ниже Монастырки горы подходят к Лефу и оканчиваются здесь безымянной сопкой
в 290 м высоты. У подножия ее расположилась деревня Халкидон.
Это было последнее
в здешних местах селение. Дальше к северу до самого озера Ханка жилых мест не было.
Я невольно обратил внимание на окна. Они были с двойными рамами
в 4 стекла. Пространство же между ними почти до половины нижних стекол было заполнено чем-то серовато-желтоватым. Сначала я думал, что
это опилки, и спросил хозяйку, зачем их туда насыпали.
При
этом она отделяет от себя
в сторону большие слепые рукава, от которых идут длинные, узкие и глубокие каналы, сообщающиеся с озерами и болотами или с такими речками, которые также впадают
в Лефу значительно ниже.
Почва около берегов более или менее твердая, но стоит только отойти немного
в сторону, как сразу попадешь
в болото. Среди зарослей скрываются длинные озерки.
Эти озерки и кусты ивняков и ольшаников, растущие рядами, свидетельствуют о том, что река Лефу раньше текла иначе и несколько раз меняла свое русло.
Долго мне говорил
этот первобытный человек о своем мировоззрении. Он видел живую силу
в воде, видел ее тихое течение и слышал ее рев во время наводнений.
Эти протоки тянутся широкой полосой по обе стороны реки и образуют такой лабиринт,
в котором очень легко заблудиться, если не держаться главного русла и польститься на какой-нибудь рукав
в надежде сократить расстояние.
Мы плыли по главному руслу и только
в случае крайней нужды сворачивали
в сторону, с тем чтобы при первой же возможности выйти на реку снова. Протоки
эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы плыли тихо и нередко подходили к птицам ближе, чем на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали их.