Неточные совпадения
Река Цимухе, длиной в 30 км, течет в широтном направлении и имеет с правой стороны
один только приток — Бейцу.
Тут я
только понял весь ужас нашего положения. Ночью во время пурги нам приходилось оставаться среди болот без огня и теплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу. В нем
одном я видел свое спасение.
Одни только лягушки как будто радовались непогоде и наперерыв старались перекричать друг друга.
— Хорошо, пойду, — сказал он просто, и в этом «пойду» слышалась готовность служить, покорность и сознание, что
только он
один знает туда дорогу.
Паначев рассказывал, что расстояние от Загорной до Кокшаровки он налегке проходил в
один день. Правда,
один день он считал от рассвета до сумерек. А так как мы шли с вьюками довольно медленно, то рассчитывали этот путь сделать в 2 суток, с
одной только ночевкой в лесу.
Идя по линии затесок, мы скоро нашли соболиные ловушки. Некоторые из них были старые, другие новые, видимо,
только что выстроенные.
Одна ловушка преграждала дорогу. Кожевников поднял бревно и сбросил его в сторону. Под ним что-то лежало. Это оказались кости соболя.
Одни только птицы проявляли признаки жизни.
От деревни Кокшаровки дорога идет правым берегом Улахе, и
только в
одном месте, где река подмывает утесы, она удаляется в горы, но вскоре опять выходит в долину. Река Фудзин имеет направление течения широтное, но в низовьях постепенно заворачивает к северу и сливается с Улахе на 2 км ниже левого края своей долины.
Только в
одном углу еще долго горела масляная лампочка.
Как
только она вышла на середину реки,
один из пассажиров потерял равновесие и упал.
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное — это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то
только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и зверь — каждый знает, что надо делать. Другое дело человек. В тайге
один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку. Человек, завидевший другого человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
За это время они успели достать всего
только 8 раковин, из которых ни
одной не было с жемчугом.
С
одного дерева снялась большая хищная птица. Это был царь ночи — уссурийский филин. Он сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по сторонам. Как
только мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону. Больше мы его не видели.
Сориентировавшись, я спустился вниз и тотчас отправил Белоножкина назад к П.К. Рутковскому с извещением, что дорога найдена, а сам остался с китайцами. Узнав, что отряд наш придет
только к вечеру, манзы собрались идти на работу. Мне не хотелось оставаться
одному в фанзе, и я пошел вместе с ними.
Здесь есть
один только небольшой приток — Касафунова падь, которую местные китайцы называют Чамигоузой [Ча-ми-гоу-цзы — долина, в которой легко заблудиться.].
Как
только мы вошли в лес, сразу попали на тропинку. После недавних дождей в лесу было довольно сыро. На грязи и на песке около реки всюду попадались многочисленные следы кабанов, оленей, изюбров, козуль, кабарожки, росомах, рысей и тигров. Мы несколько раз подымали с лежки зверей, но в чаще их нельзя было стрелять.
Один раз совсем близко от меня пробежал кабан. Это вышло так неожиданно, что, пока я снимал ружье с плеча и взводил курок, от него и след простыл.
Следующий день был воскресный. Пользуясь тем, что вода в реке была
только кое-где в углублениях, мы шли прямо по ее руслу. В средней части реки Сандагоу растут такие же хорошие леса, как и на реке Сыдагоу. Всюду виднелось множество звериных следов. В
одном месте река делает большую петлю.
Одна из этих птичек вылетела было на дорогу, но вдруг, как бы чего-то испугавшись, метнулась назад и тогда
только успокоилась, когда села на камышинку.
Вдруг в
одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел —
только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Затем образовалась большая лагуна, отделенная от моря
одним только валом.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались в балаган.
Один только человек все еще торопливо бегает по лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Около Черных скал тропа разделилась.
Одна (правая) пошла в горы в обход опасного места, а другая направилась куда-то через реку. Дерсу, хорошо знающий эти места, указал на правую тропу. Левая, по его словам, идет
только до зверовой фанзы Цу-жун-гоу [Цун-жун-гоу — поляна в лесу около реки.] и там кончается.
Следующий день — 7 августа. Как
только взошло солнце, туман начал рассеиваться, и через какие-нибудь полчаса на небе не было ни
одного облачка. Роса перед рассветом обильно смочила траву, кусты и деревья. Дерсу не было на биваке. Он ходил на охоту, но неудачно, и возвратился обратно как раз ко времени выступления. Мы сейчас же тронулись в путь.
— Моя мало-мало ругается, — отвечал он. — Моя ему сказал, что наша
одну только ночь здесь спи и завтра ходи дальше.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу. Казаки еще спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С
одной стороны были
только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из
одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго шли по нему и
только по направлению течения воды узнавали о своей ошибке.
Тут я нашел
одну старуху, которая еще помнила свой родной язык. Я уговорил ее поделиться со мной своими знаниями. С трудом она могла вспомнить
только 11 слов. Я записал их, они оказались принадлежащими удэгейцам. 50 лет тому назад старуха (ей тогда было 20 лет) ни
одного слова не знала по-китайски, а теперь она совершенно утратила все национальное, самобытное, даже язык.
В этот день мы дошли до серебросвинцового рудника. Здесь была
одна только фанза, в которой жил сторож-кореец. Он тоже жаловался на кабанов и собирался перекочевать к морю. Месторождение руды открыто 40 лет тому назад. Пробовали было тут выплавлять из нее серебро, но неудачно. Впоследствии место это застолбил Ю.И. Бринер.
Дерсу поднялся и, указав рукой на траву, сказал
одно только слово...
Сильным встряхиванием головы
один олень отломал у другого верхний отросток рога и
только этим освободил себя и противника.
Вдруг по лесу прокатился отдаленный звук выстрела. Я понял, что это стрелял Дерсу.
Только теперь я заметил, что не
одни эти олени дрались. Рев их несся отовсюду; в лесу стоял настоящий гомон.
Через полчаса я пришел на бивак. Дерсу был уже дома. Он сидел у огня и чистил свою винтовку. Он мог бы убить нескольких изюбров, но ограничился
одним только рябчиком.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и
одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих.
Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом
только комичные стороны охоты. По рассказу
одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и идет навстречу охотнику, и что в это время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался с этим. Слушая такие рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
На рассвете раньше всех проснулся Дерсу. Затем встал я, а потом и другие. Солнце
только что взошло и своими лучами едва озарило верхушки гор. Как раз против нашего бивака, в 200 шагах, бродил еще
один медведь. Он все время топтался на
одном месте. Вероятно, он долго еще ходил бы здесь, если бы его не спугнул Мурзин. Казак взял винтовку и выстрелил.
В
одно мгновение она превратилась в сплошной факел, но
только на минуту; кора обгорела и потухла.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить.
Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Днем на тропе Дерсу нашел человеческие следы. Он стал внимательно их изучать.
Один раз он поднял окурок папиросы и кусок синей дабы. По его мнению, здесь проходили два человека. Это не были рабочие-манзы, а какие-то праздные люди, потому что трудящийся человек не бросит новую дабу
только потому, что она запачкана; он и старую тряпку будет носить до тех пор, пока она совсем не истреплется.
— Правда, — отвечал я. —
Только русские хунхузы ходят по
одному, по два человека и никогда не собираются такими большими шайками, как китайские. Русское правительство не допускает до этого.
Китайцы в рыбной фанзе сказали правду.
Только к вечеру мы дошли до реки Санхобе. Тропа привела нас прямо к небольшому поселку. В
одной фанзе горел огонь. Сквозь тонкую бумагу в окне я услышал голос Н.А. Пальчевского и увидел его профиль. В такой поздний час он меня не ожидал. Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков находились в соседней фанзе. Узнав о нашем приходе, они тотчас прибежали. Начались обоюдные расспросы. Я рассказывал им, что случилось с нами в дороге, а они мне говорили о том, как работали на Санхобе.
Река Сица течет в направлении к юго-западу. Свое начало она берет с Сихотэ-Алиня (перевала на реку Иман) и принимает в себя
только 2 притока.
Один из них Нанца [Нан-ча — южное разветвление.], длиной в 20 км, находится с правой стороны с перевалом на Иодзыхе. От истоков Нанца сперва течет к северу, потом к северо-востоку и затем к северо-западу. В общем, если смотреть вверх по долине, в сумме действительно получается направление южное.
Я твердо ступал
только на
одну правую ногу, а левую волочил за собой.
В другом месте рыбой лакомились 2 кабана. Они отъедали у рыб
только хвосты. Пройдя еще немного, я увидел лисицу. Она выскочила из зарослей, схватила
одну из рыбин, но из предосторожности не стала ее есть на месте, потащила в кусты.
В 2 км от устья ее с правой стороны издавна живут удэгейцы. Стойбище их состоит из 4 фанз. В 1906 году их тут было
только 15 человек обоего пола. В
одном переходе от Арму, ниже по Иману, есть другое удэгейское стойбище, Лаолю, с населением в восемь человек. Лаолю представляет собой поляну с правой стороны реки длиной 4 км и шириной 1,5 км.
Теперь перед нами было 2 ключа:
один шел к северу, другой — к западу. Нам, вероятно, следовало идти по правому, но я по ошибке взял северное направление. Сейчас же за перевалом мы стали на биваке, как
только нашли дрова и более или менее ровное место.
На левом берегу Имана, у подножия отдельно стоящей сопки, расположилось 4 землянки: это было русское селение Котельное. Переселенцы
только что прибыли из России и еще не успели обстроиться как следует. Мы зашли в
одну мазанку и попросились переночевать. Хозяева избушки оказались очень радушными. Они стали расспрашивать нас, кто мы такие и куда идем, а потом принялись пенять на свою судьбу.