Неточные совпадения
Но, по моим соображениям, река не должна была быть далеко. Часа через полтора начало смеркаться.
В лесу стало быстро темнеть, пошел мелкий и частый дождь. Уже трудно было рассмотреть что-нибудь на земле. Нога наступала то на валежину, то на камень, то проваливалась
в решетины между корнями. Одежда наша быстро намокла, но мы мало обращали внимания на
это и энергично продирались сквозь заросли.
Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что
это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали под ногами вязкий и влажный мох.
Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять стеною стоял дремучий лес. Мы пересекли болото
в том же юго-восточном направлении и вступили под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались на сучья, которые как будто нарочно росли нам навстречу.
Значит
в темноте мы все время кружили по одному и тому же месту, постоянно натыкаясь на
эти три гроба.
Я терялся
в догадках и не мог дать объяснение
этому необычайному явлению. Когда же столб дыма вышел из-за мыса на открытое пространство, я сразу понял, что вижу перед собой смерч.
В основании его вода пенилась, как
в котле. Она всплескивалась, вихрь подхватывал ее и уносил ввысь, а сверху
в виде качающейся воронки спускалось темное облако.
Затем они стали блекнуть, и нельзя было решить, что
это — дождь или град падает
в воду.
С закатом солнца ветер засвежел, небо покрылось тучами, и море еще более взволновалось. Сквозь мрак виднелись белые гребни волн, слабо фосфоресцирующие. Они с оглушительным грохотом бросались на берег. Всю ночь металось море, всю ночь гремела прибрежная галька и
в рокоте
этом слышалось что-то неумолимое, вечное.
Рано утром один из стрелков ходил на охоту за нерпами. Возвратясь, он сообщил, что бурей ночью мертвую касатку снова унесло
в море. Я не придал его словам никакого значения, но орочи нашли
это вполне естественным: Тэму вернулся, принял свой обычный вид и ушел
в свою родную стихию.
Когда на западе угасли отблески вечерней зари и ночная тьма окутала землю, удэхейцы камланили. Они притушили огонь. Один из них накрыл себе голову полотенцем и, держа
в руках древесные стружки, произносил заклинания, а другой взял листочек табаку, несколько спичек, кусочек сахару и сухарь и все побросал
в море,
Это было жертвоприношение.
Был один из тех знойных июльских дней, когда нагретая солнцем земля не успевает за ночь излучить тепло
в мировое пространство, а на другое утро, накопляет его еще больше, и от
этого становится невыносимо душно.
Тогда Ноздрин потрогал змей палкой. Я думал, что они разбегутся во все стороны, и готовился уже спрыгнуть вниз под обрыв, но, к удивлению своему, увидел, что они почти вовсе не реагировали на столь фамильярное, к ним отношение. Верхние пресмыкающиеся чуть шевельнулись и вновь успокоились. Стрелок тронул их сильнее. Эффект получился тот же самый. Тогда он стал бросать
в них камнями, но и
это не помогло вывести их из того состояния неподвижности, лени и апатии,
в которой они находились.
Стрелки хотели итти туда и обварить змей кипятком, но я отсоветовал им делать
это и объяснил, что пресмыкающиеся всегда собираются
в клубки для копуляции, во время которой оплодотворяются самки.
Через минуту я опять услышал шум и увидел одного из только что дравшихся орланов. Он сел на коряжину недалеко от меня, и потому я хорошо мог его рассмотреть.
В том, что
это был именно один из забияк, я не сомневался. Испорченное крыло, взъерошенное оперение на груди и запекшаяся кровь с правой стороны шеи говорили сами за себя.
Сильно уставший, победитель или побежденный, он сидел теперь с опущенными крыльями, широко раскрытым клювом и тяжело дышал. С четверть часа, если не больше, отдыхал орлан. Потом он стал клювом оправлять перья
в крыльях, выбрасывая испорченные, и приводить
в порядок свой наряд на груди.
Этой процедурой он занимался довольно долго. Я сидел и терпеливо наблюдал за ним и не шевелился.
В одном месте как-то странно вывалился целый пласт и образовалась длинная галлерея, замкнутая с трех сторон и открытая со стороны моря. И все
эти карнизы, все трещины, все углубления были заняты бесчисленным множеством птиц разной величины и разной окраски.
Эти глупые птицы совершенно не смущались моим присутствием; даже
в тех случаях, когда я протягивал руку, чтобы дотронуться до них, они только оборонялись клювами, не подымаясь с места.
Впереди, шагах
в трехстах от берега, выдвигалась
в море высокая гряда камней, около которых пенилась и шумела вода. Копинка налег на руль, и через две-три минуты
эти камни заслонили от нас животных.
На песке, около самой воды, лежали оба лося и
в предсмертных судорогах двигали еще ногами. Один из них подымал голову. Крылов выстрелил
в него и тем положил конец его мучениям. Когда я подошел к животным, жизнь оставила их.
Это были две самки; одна постарше, другая — молодая. Удачная охота на лосей принудила нас остановиться на бивак раньше времени.
Когда был вскрыт желудок старой лосихи и выброшено на землю его содержимое, я увидел, что стенки его находятся
в каком-то странном движении. Присмотревшись поближе, я увидел, что вся внутренняя оболочка желудка сплошь покрыта присосавшимися личинками паутов. Некоторые из них отвалились, и на
этих местах были красные пятнышки, похожие на ранки величиной с маленькую горошину. Множество личинок ползало по пищеводу, отсюда они и проникли
в полости глотки и носа.
Вечером, сидя у огня, я беседовал с Сунцаем. Он сообщил мне, что долинка речки, где мы стали биваком, считается у удэхейцев нечистым местом, а
в особенности лес
в нижней части ее с правой стороны. Здесь обиталище чорта Боко, благодаря козням которого люди часто блуждают по лесу и не могут найти дорогу. Все удэхейцы избегают
этого места, сюда никто не ходит на охоту и на ночлег останавливаются или пройдя или не доходя речки.
Это был старый и густой лес, полный сумрака и таинственной тишины,
в которой слышатся едва уловимые ухом звуки, рождающие
в душе человека тоскливое чувство одиночества и безотчетный страх.
Поистине
это чудовище может напугать кого угодно, особенно того, кто видит его
в первый раз.
Этот неожиданный удар испугал и
в то же время рассердил меня, но я взял себя
в руки.
Досада взяла меня. Я рассердился и пошел обратно к соболиному дереву, но вяза
этого я уже не нашел. Сильное зловоние дало мне знать, что я попал на то место, где на земле валялось мертвое животное, Я еще раз изменил направление и старался итти возможно внимательнее на восток. На
этот раз я попал
в гости к филину, а потом опять к каменной глыбе с россыпью.
Я посмотрел
в указанном направлении и увидел сзади, там, где небо соприкасалось с морем, темную полоску, протянувшуюся по всему горизонту.
Эта темная полоска предвещала ветер. Полагая, что
это будет небольшой местный ветерок, Намука подал знак плыть дальше.
Это бы еще ничего, но беда
в том, что ветер переменил направление и погнал волны как раз
в угол, дававший нам укрытие от непогоды.
Сумерки быстро спускались на землю.
В море творилось что-то невероятное. Нельзя было рассмотреть, где кончается вода и где начинается небо. Надвигающаяся ночь, темное небо, сыпавшее дождем с изморозью, туман — все
это смешалось
в общем хаосе. Страшные волны вздымались и спереди и сзади. Они налетали неожиданно и так же неожиданно исчезали, на месте их появлялась глубокая впадина, и тогда казалось, будто лодка катится
в пропасть.
Если нам удастся обогнуть его — мы спасены, но до
этого желанного мыса было еще далеко. Темная ночь уже опускалась на землю, и обезумевший океан погружался
в глубокий мрак. Следить за волнением стало невозможно. Все люди впали
в какую-то апатию, и
это было хуже чем усталость,
это было полное безразличие, полное равнодушие к своей участи. Беда, если
в такую минуту у человека является убеждение, что он погиб, — тогда он погиб окончательно.
Я умышленно сделал веселое лицо и, сняв фуражку, замахал ею.
Этот маневр достиг цели. Мои спутники стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься
в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
Это сулило тяжелую дорогу и затрудняло передвижение охотников,
в особенности на пути от стойбищ к местам соболевания.
Все
это, вместе взятое, ставило и меня
в затруднительное положение. Орочи, всегда готовые мне помочь, были очень озабочены вопросом, кто и как будет меня сопровождать на Хунгари. Старик Антон Сагды и Федор Бутунгари советовали мне отказаться от зимнего похода, предлагали мне остаться у них до весны и с первым пароходом уехать во Владивосток.
Это меня совершенно не устраивало. Выполнение маршрута через Сихотэ-Алинь на Хунгари входило
в план моих работ, к тому же средства мои были на исходе, а зимовка на Тумнине затягивала экспедицию по крайней мере еще на шесть месяцев.
Когда я объявил орочам, что маршрут по рекам Акуру и Хунгари должен выполнить во что бы то ни стало, они решили обсудить
этот вопрос на общем сходе
в тот день вечером
в доме Антона Сагды. Я хорошо понимал причину их беспокойства и решил не настаивать на том, чтобы они провожали меня за водораздел, о чем я и сказал им еще утром, и только просил, чтобы они подробно рассказали мне, как попасть на Сихотэ-Алинь. Спутниками моими по
этому маршруту вызвались быть стрелки Илья Рожков и Павел Ноздрин.
Я рассчитывал совершить весь маршрут
в три недели и сообразно
этому взял продовольствие для людей и корм для собак.
Только здесь я узнал, что обычно все люди ходят с Тумнина на Хунгари по реке Мули.
Это наиболее легкая и прямая дорога; по реке же Акур никто не ходит, потому что верховья ее совпадают с истоками Хунгари. Хотя
это была кружная дорога и она
в значительной степени удлиняла мой путь, но все же я выбрал именно ее, как новый и оригинальный маршрут, тогда как по Мули проходила дорога, избитая многими путешественниками и хорошо описанная Д. Л. Ивановым.
Это внесло некоторое оживление
в наш маленький отряд, но вскоре солнце скрылось, и все небо опять заволокло тучами.
Вдруг до слуха моего донесся какой-то странный шум —
это снег осыпался с ветвей на землю, и затем я услышал хлопанье крыльев
в чаще и громкое карканье.
К великому нашему изумлению на перевале не было ороча. Он спустился на другую сторону хребта — об
этом ясно говорили оставленные им следы. Действительно, скоро за водоразделом мы увидели дым костра и около него нашего провожатого. Он объявил нам, что речка, на которую нас теперь привела вода, называется Туки и что она впадает
в Хунгари. Затем он сказал, что дальше не пойдет и вернется на Тумнин.
Погода нас недолго баловала, и вскоре небо стало заволакиваться тучами. Подвигались мы теперь медленно. На западных склонах Сихотэ-Алиня снега оказались гораздо глубже, чем
в бассейне рек Тумнина. Собаки тонули
в них, что
в значительной степени затрудняло наше передвижение. К вечеру мы вышли на какую-то речку, ширина ее была не более 6–8 метров. Если
это Хунгари, значит, мы попали
в самое верховье ее и, значит, путь наш до Амура будет длинный и долгий.
Первое время об
этом эпизоде я забыл, но потом, когда каша была готова и мы взялись за ложки, я стал смеяться. Больше всего смеялся Рожков, Ноздрин только улыбался. Он чувствовал, что попал
в конфузное положение.
Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать один и тот же маршрут три раза и, следовательно, удлиняло весь путь во времени более чем вдвое.
Это обстоятельство очень беспокоило меня, потому что весь запас нашего продовольствия был рассчитан лишь на три недели. Растянуть его можно было бы еще дня на три-четыре. Я все же надеялся встретить где-нибудь гольдов-соболевщиков и потому внимательно присматривался ко всяким следам, какие встречались на реке и по сторонам
в лесу.
Уже несколько раз мы делали инспекторский осмотр нашему инвентарю, чтобы лишнее бросить
в тайге, и каждый раз убеждались, что бросить ничего нельзя. Было ясно, что если
в течение ближайших дней мы не убьем какого-нибудь зверя или не найдем людей, мы погибли.
Эта мысль появлялась все чаще и чаще. Неужели судьба уготовила нам ловушку?.. Неужели Хунгари будет местом нашего последнего упокоения? И когда!
В конце путешествия и, может быть, недалеко от жилья.
Едва
эта мысль мелькнула
в моем мозгу, как я сорвался с места и побежал к полоске, которая выступала все отчетливее по мере того, как я к ней приближался. Действительно,
это была лыжница. Один край ее был освещен солнцем, другой находился
в тени —
эту тень я и заметил, когда был около нарт.
Тотчас мы направились по следу
в ту сторону, куда ушел
этот человек.
В одном месте я увидел четыре уже замерзшие проруби
в одну линию —
это ловили рыбу подо льдом.
Добрые старушки настойчиво уговаривали нас не ходить и все время говорили одно и то же слово «гыры». Я уступил: не раздеваясь, лег на мягкую хвою; отяжелевшие веки закрылись сами собой. Я слышал, как заскрипел снег под лыжами около дома (
это куда-то ушли старушки), и вслед за тем я, как и мои спутники, погрузился
в глубокий сон.
Орочи настаивали, они помогли нам обуться и подняться на ноги. Они принялись рубить дрова и просили нас то одного, то другого сходить за топором, принести дров, поднять полено и т. д. Я убедил Рожкова и Ноздрина не отказываться от работы и объяснил
в чем дело. Кишечник и желудок отвыкли работать, и от
этого мы заболели: нужны движения, нужно дать встряску организму, нужен физический труд, хотя бы через силу.
Надо было взять себя
в руки и, невзирая на просьбы Рожкова и Ноздрина, остановиться на бивак и отдохнуть как следует, а завтра со свежими силами выступить пораньше и засветло дойти до Амура. Я
этого не сделал, уступил своим спутникам и, несмотря на позднее время, пошел дальше.
Пора было остановиться на бивак, но так как мы решили во что бы то ни стало дойти до села Вознесенского, то
этой мысли не суждено было воплотиться
в действительность, она мелькнула только и бесследно исчезла.
«А и
в самом деле, — подумал я, — почему мы решили, что Амур недалеко? Быть может, до него еще целый переход».
Эта мысль напугала меня, и я постарался отогнать ее прочь.
За
это мы поплатимся
в лучшем случае отмороженными конечностями, а
в худшем — уснем навеки.