Неточные совпадения
Одержимость большевизмом есть
новая форма исконного
русского хлыстовства.
В пожаре
русской социалистической революции, которая должна превратиться в революцию всемирную, сгорит старый «буржуазный» мир, и на пепелище его создастся
новый «социалистический» мир.
Русские большевики, насколько можно серьезно о них говорить, и есть та
новая раса, которая отрицает всякую связь и всякую преемственность между этими двумя мирами, которая хочет истребить дотла все старое, всякое наследие прошлого.
Очень интересно и поучительно присмотреться и узнать, что
нового несет с собой этот
русский «социалистический» мир и что старое в мире «буржуазном» отвергает он?
Русская революция не столько была результатом накопления творческих сил, творческих порывов к
новой жизни, сколько результатом накопления отрицательных состояний, процессов гниения старой жизни.
Захват власти так называемыми «большевиками» многим представляется какой-то страшной катастрофой, чем-то совершенно
новым в судьбах
русской революции и России.
Вообще в
русской революции ничего
нового не случается, в ней нет никакого настоящего движения.
Катастрофа, именуемая
русской революцией, должна через все унижения, испытания и разочарования привести к
новому, лучшему сознанию.
Сейчас это старое, но по-новому переживаемое народничество раздирает единство
русской революции, истребляет самую идею единой нации и мешает переходу к творчеству
новой жизни.
Вся эта
новая для
русской революционной интеллигенции терминология означает лишь, что государственные младенцы наши проходят первоначальную школу и учатся по складам произносить слова: отечество, нация, государство.
Большевистская бацилла имеет превосходную культуру в крови
русской революционной интеллигенции, это — лишь
новая форма ее исконного социального максимализма, который есть лишь обратная сторона ее исконного религиозного нигилизма.
Великий
русский народ не хочет более существовать, он уступает место каким-то
новым, частным, малым образованиям, он раздавлен сверху отвлеченным чудовищем интернационала, снизу мелко-эгоистическими национальными самоутверждениями.
Русская революция — огромный опыт, который изменит у интеллигентных
русских людей чувства жизни и заставит их по-новому мыслить.
Русское революционное народничество связано с прошлым, а не будущим, народнические иллюзии — порождение старой, а не
новой России.
Ныне разлившийся и разбушевавшийся
русский социализм не есть творчество
новой жизни — в нем чувствуется вековая неволя
русского народа,
русская безответственность, недостаточная раскрытость в России личного начала, личного творчества, исконная погруженность в первобытный коллективизм, коллективизм натурального состояния.
И нужно прямо сказать, что
русская революционная интеллигенция есть, быть может, самое инертное и самое реакционное наследие, полученное
новой Россией от России старой — она живет в старом, дышит старыми, отрицательными чувствами, она неспособна проникнуться творческой психологией.
Падение «священного
русского царства» означает
новый период в истории Восточной церкви.
Русские люди все ждали, что «народ» этот в час своего освобождения от гнета скажет
новое слово о
новой жизни, обнаружит какую-то особенную правду.
Если православная вера
русского человека не вполне была благоприятна личному творчеству и историческому действию, то социалистическая вера по-новому неблагоприятна этому.
России необходима серьезная нравственная реформа, которая создаст
новый нравственный закал характера
русской личности.
«Каждый пытается навязать тебе что-нибудь свое, чтоб ты стал похож на него и тем понятнее ему. А я — никому, ничего не навязываю», — думал он с гордостью, но очень внимательно вслушивался в суждения Спивак о литературе, и ему нравилось, как она говорит о
новой русской поэзии.
— Живу, святой отец, — отвечал Петр Михайлыч, — а вы вот благословите этого молодого человека; это наш
новый русский литератор, — присовокупил он, указывая на Калиновича.
Неточные совпадения
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу
русскому // Пределы не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски
новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа
русского… // О сеятель! приди!..
Был ясный морозный день. У подъезда рядами стояли кареты, сани, ваньки, жандармы. Чистый народ, блестя на ярком солнце шляпами, кишел у входа и по расчищенным дорожкам, между
русскими домиками с резными князьками; старые кудрявые березы сада, обвисшие всеми ветвями от снега, казалось, были разубраны в
новые торжественные ризы.
Хотя он и должен был признать, что в восточной, самой большой части России рента еще нуль, что заработная плата выражается для девяти десятых восьмидесятимиллионного
русского населения только пропитанием самих себя и что капитал еще не существует иначе, как в виде самых первобытных орудий, но он только с этой точки зрения рассматривал всякого рабочего, хотя во многом и не соглашался с экономистами и имел свою
новую теорию о заработной плате, которую он и изложил Левину.
Всё было, вместе с отличным обедом и винами не от
русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных,
новых деятелей и вместе остроумных и порядочных. Пили тосты, тоже полушутливые, и за
нового губернского предводителя, и за губернатора, и за директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
— Ах, напротив, я ничем не занята, — отвечала Варенька, но в ту же минуту должна была оставить своих
новых знакомых, потому что две маленькие
русские девочки, дочери больного, бежали к ней.