Неточные совпадения
И Ницше хотел бы преодолеть
человека, вернуться к
древнему полубогу, герою-сверхчеловеку.
Месть, самая
древняя и исконная нравственная эмоция, общая у
человека с животным миром, имеет родовой характер.
Миф об Эдипе имеет мировое значение, он отражает борьбу
древних космических начал в
человеке — материнства и отечества.
Это есть миф, всегда ведь заключающий в себе глубокую реальность, о
древней борьбе в
человеке за преобладание солнечного мужского начала и женственного начала земли.
В современном
человеке, которого наблюдает и изучает психология, есть не только современное сознание и современный строй души, в нем есть также
древний архаический
человек, есть дитя с инфантильными инстинктами, есть неврастеник и сумасшедший.
Нравственное сознание, через которое общество диктует свою волю индивидууму, сталкивается с глубокими и
древними инстинктами
человека, скрытыми в подсознательном.
Этика закона, этика сознания, подавляющая подсознание и не знающая сверхсознания, есть порождение
древнего аффекта страха в
человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Человек и человеческое, человеческая идея и человеческий образ имеют два истока в
древнем мире, вечных истока — исток библейский и исток греческий.
Несомненно, какие-то
древние знания, связанные с близостью к истокам бытия, были утеряны
человеком впоследствии, и о них осталось у
человека лишь воспоминание.
Но
древняя этика мести составляет очень глубокий слой нравственных эмоций
человека, и она действует и в современном
человеке, прошедшем через христианство.
Древнее насилие клана и рода над
человеком, установившее неисчислимое количество табу, запретов и вызывающее страхи и ужасы, из нравственного закона, каким оно было в
древние времена, переходит в атавистические инстинкты, с которыми должно бороться более высокое нравственное сознание.
Инстинкт в нравственной жизни
человека играет двоякую роль: он унаследован от
древней природы, от
человека архаического, в нем говорит
древний ужас и страх, рабство и суеверие, жестокость и звериность, и в нем же есть напоминание о рае, о
древней свободе, о
древней силе
человека, о
древней связи его с космосом, о первобытной стихии жизни.
Древние табу со всех сторон окружают
человека, связывают его нравственную жизнь.
И трагизм вырастал из того, что Гамлет был личностью, переросшей это
древнее верование, и инстинкт мести не был у него целостным, он был
человек раздвоенный, рефлектирующий и этим ослабленный, мышление уже приобрело слишком большую власть над его жизнью.
Христианство страшно усилило трагические противоречия жизни, ибо христианская вера вступает в конфликт с
древними инстинктами
человека, с
древними верованиями, ставшими суевериями.
Древнее первобытное человечество было одержимо страхом, terror anticus, страхом перед хаосом и неведомыми силами природы, перед которыми
человек был беспомощен, страхом перед духами, перед демонами, перед богами, перед магами, перед царями, которые были магами и обладали магической властью.
Страх есть самый
древний аффект человеческой природы, им сопровождается самое рождение
человека, и он всегда присутствует в подсознательном слое человеческой природы.
Древний страх, терзавший
человека, беспомощность и покинутость
человека, искание помощи и покровительства есть смешение священного, трансцендентного ужаса перед тайной бытия, перед бездной и страха животного, овладевшего грешным миром, страха в узком смысле слова.
Древние, жестокие, воинственные инстинкты
человека перерабатываются в благородство породы, в мужественное отношение к жизни и бесстрашие перед смертью, в готовность всегда поставить честь и верность выше жизни.
Подставить щеку обидчику есть духовный подвиг, предполагающий смирение в себе и преодоление
древних родовых инстинктов, но этот подвиг вызывает отвращение в
человеке, находящемся во власти родовых понятий о чести и руководящемся этикой воина.
Это
древнее, очень глубокое верование
человека.
В этом
люди современной цивилизации стоят несоизмеримо ниже
древних египтян.
В
древнем мире на заре истории эта грань была еще менее заметной, и
человек смешивал «сновидения» с «действительностью».
— Врал, хвастал, не понимал ничего, Борис, — сказал он, — и не случись этого… я никогда бы и не понял. Я думал, что я люблю
древних людей, древнюю жизнь, а я просто любил… живую женщину; и любил и книги, и гимназию, и древних, и новых людей, и своих учеников… и тебя самого… и этот — город, вот с этим переулком, забором и с этими рябинами — потому только — что ее любил! А теперь это все опротивело, я бы готов хоть к полюсу уехать… Да, я это недавно узнал: вот как тут корчился на полу и читал ее письмо.
Неточные совпадения
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого
древнего в целом городе
человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир сказал:
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был
человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно
древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в себе чувствовал желание скорее как можно привести дела к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
Ассоль так же подходила к этой решительной среде, как подошло бы
людям изысканной нервной жизни общество привидения, обладай оно всем обаянием Ассунты или Аспазии [Аспазия (V век до н. э.) — одна из выдающихся женщин
Древней Греции, супруга афинского вождя Перикла.]: то, что от любви, — здесь немыслимо.
Затем Самгин почувствовал, что никогда еще не был он таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах
людей, до немоты очарованных старой, милой ведьмой, явившейся из
древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
— Ли Хунг-чанг, — негромко говорили
люди друг другу и низко кланялись
человеку, похожему на
древнего мага. — Ли Хунг-чанг!