Неточные совпадения
Я говорил уже в первой главе, что проблема человека не может быть подменена ни проблемой субъекта, трансцендентального сознания, ни проблемой души, психологического сознания, ни проблемой духа, ни проблемой идеальных ценностей,
идей добра, истины,
красоты и пр.
Идеи правды, истины,
красоты должны перестать быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнем в человеке.
Но возможна ли любовь к
идеям, к ценностям, к истине, к справедливости, к
красоте, к науке, к искусству и т. д.?
Все учение Платона об Эросе носит характер отвлечённый — отвлечения через восхождение по ступеням от мира чувственного, где даны живые существа, к миру идейному, где возможна лишь любовь к
идее, к истине, к
красоте, к высшему благу.
Платон предлагает жертвовать любовью к живому существу, к личности во имя любви к
идеям, к добру, к истине, к
красоте.
На почве отвлеченного идеализма неразрешим конфликт любви к живому существу и любви к
идее, любви к личности и любви к идеальным ценностям истины, правды,
красоты.
Любовь к
идеям, к ценностям, к истине, к добру, к
красоте есть лишь неосознанное и несовершенное выражение любви к Богу, к божественному.
Но нельзя жертвовать любовью к ближнему, к живому существу, к Божьему творению во имя совершенно отвлеченных
идей справедливости,
красоты, истины, человечества и пр.
Живая Истина, живая Правда, живая
Красота может стать выше любви к ближнему, но не отвлеченная
идея истины, правды,
красоты.
Красота есть Божья
идея о твари, о человеке и мире.
Неточные совпадения
— Ты прелесть, Вера, ты наслаждение! у тебя столько же
красоты в уме, сколько в глазах! Ты вся — поэзия, грация, тончайшее произведение природы! — Ты и
идея красоты, и воплощение
идеи — и не умирать от любви к тебе? Да разве я дерево! Вон Тушин, и тот тает…
Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу:
идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней внутреннюю
красоту на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и… и… вместе бы исполнил его!
«Хоть бы
красоты ее пожалел… пожалела… пожалело… кто? зачем? за что?» — думал он и невольно поддавался мистическому влечению верить каким-то таинственным, подготовляемым в человеческой судьбе минутам, сближениям, встречам, наводящим человека на роковую
идею, на мучительное чувство, на преступное желание, нужное зачем-то, для цели, неведомой до поры до времени самому человеку, от которого только непреклонно требуется борьба.
Что искусство, что самая слава перед этими сладкими бурями! Что все эти дымно-горькие, удушливые газы политических и социальных бурь, где бродят одни
идеи, за которыми жадно гонится молодая толпа, укладывая туда силы, без огня, без трепета нерв? Это головные страсти — игра холодных самолюбий,
идеи без
красоты, без палящих наслаждений, без мук… часто не свои, а вычитанные, скопированные!
«Переделать портрет, — думал он. — Прав ли Кирилов? Вся цель моя, задача,
идея —
красота! Я охвачен ею и хочу воплотить этот, овладевший мною, сияющий образ: если я поймал эту „правду“
красоты — чего еще? Нет, Кирилов ищет
красоту в небе, он аскет: я — на земле… Покажу портрет Софье: что она скажет? А потом уже переделаю… только не в блудницу!»