Рай в природе сохранился в ее красоте, в солнечном свете, в мерцающих в ясную ночь звездах, в голубом небе, в незапятнанных вершинах снеговых гор, в морях и реках, в лесу и хлебном поле, в драгоценных камнях и цветах и в красоте и убранстве
мира животного.
Неточные совпадения
Шелер установил четыре типа антропологических учений: 1) еврейско-христианский, творение человека Богом и грехопадение; 2) антично-греческий, человек, как носитель разума; 3) естественнонаучный, человек, как продукт эволюции
животного мира; 4) теория декаданса, возникновение сознания, разума, духа как биологический упадок, ослабление жизни.
Тип естественнонаучного антропологического учения, которое видит в человеке продукт эволюции
животного мира, — самый несостоятельный.
Еще более несостоятелен натурализм, для которого человек есть продукт эволюции
животного мира.
Месть, самая древняя и исконная нравственная эмоция, общая у человека с
животным миром, имеет родовой характер.
Тогда все было иное, не похожее и на современных дикарей, и на современный
животный мир.
Древний страх, терзавший человека, беспомощность и покинутость человека, искание помощи и покровительства есть смешение священного, трансцендентного ужаса перед тайной бытия, перед бездной и страха
животного, овладевшего грешным
миром, страха в узком смысле слова.
Между тем как выражение глаз страдающих и беспомощных
животных дает нам нравственный и метафизический опыт необычайной глубины, опыт о падении
мира и богооставленности твари, участь которой каждый из нас разделяет.
В
мире нарождается новая мораль сострадания к человеку, к
животному, ко всякой твари, ко всему, кто испытывает боль.
О будущей жизни он тоже никогда не думал, в глубине души нося то унаследованное им от предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в
мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, червяк в бабочку, желудь в дуб, так и человек не уничтожается, но только изменяется.
Но по природе своей национализм партикулярен, он всегда частный, сами его отрицания и истребления так же мало претендуют на вселенскость, как биологическая борьба индивидуальностей в
мире животном.
Мне не только легче говорить об этом, но, как я говорил уже, мне самое общение с
миром животных легче, и тут легче может выразиться мой лиризм, всегда во мне сдавленный.
Капельмейстер, державший первую скрипку, был ленивейшее в
мире животное: вместо того, чтобы упражнять оркестр и совершенствоваться самому в музыке, он или спал, или удил рыбу, или, наконец, играл с барской собакой на дворе; про прочую братию и говорить нечего: мальчишка-валторнист был такой шалун, что его следовало бы непременно раз по семи в день сечь: в валторну свою он насыпал песку, наливал щей и даже засовывал в широкое отверстие ее маленьких котят.
И сказанное больше всего применимо к тому, что составляет полноту и венец бытия, именно к человеку, а затем к низшим, подчиненным ему иерархиям живых существ, — к
миру животных, растений, минералов.
Неточные совпадения
Затем он неожиданно подумал, что каждый из людей в вагоне, в поезде, в
мире замкнут в клетку хозяйственных, в сущности —
животных интересов; каждому из них сквозь прутья клетки
мир виден правильно разлинованным, и, когда какая-нибудь сила извне погнет линии прутьев, —
мир воспринимается искаженным. И отсюда драма. Но это была чужая мысль: «Чижи в клетках», — вспомнились слова Марины, стало неприятно, что о клетках выдумал не сам он.
— Интернационализм — выдумка людей денационализированных, деклассированных. В
мире властвует закон эволюции, отрицающий слияние неслиянного. Американец-социалист не признает негра товарищем. Кипарис не растет на севере. Бетховен невозможен в Китае. В
мире растительном и
животном революции — нет.
«Ей все — чуждо, — думал он. — Точно иностранка. Или человек, непоколебимо уверенный, что «все к лучшему в этом наилучшем из
миров». Откуда у нее этот… оптимизм…
животного?»
Здесь уже я видел не мумии и не чучелы
животных, как в музеуме, а живую тварь, собранную со всего
мира.
Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой —
животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего
мира.