Неточные совпадения
Кто испытывает
страх перед традиционными нравственными понятиями и оценками, всегда имеющими социальный источник, тот
не способен к этическому познанию, ибо этическое познание
есть нравственное творчество.
В нем
был невероятный ужас,
страх, который никогда
не был побежден.
Этика закона, этика сознания, подавляющая подсознание и
не знающая сверхсознания,
есть порождение древнего аффекта
страха в человеке, и мы, христиане, видим в ней последствие первородного греха.
Традиционный принцип свободы воли совсем
не есть творческий принцип, и он
не столько освобождает человека, сколько держит его в
страхе.
Не страх наказания и ада, а бескорыстная и отрешенная любовь к Богу и божественному в жизни, к правде и совершенству, к положительной ценности должна
быть признана положительным нравственным мотивом.
Страх есть состояние унижающее, а
не возвышающее человека.
Магия
не есть только приобретение силы, борьба против опасностей и вызываемых ими
страхов, но она также источник
страхов и опасностей.
Тоска в отличие от
страха есть устремленность вверх, к высотам бытия, и мучение оттого, что находишься
не на высотах.
Тоска и ужас свидетельствуют
не только о том, что человек
есть падшее и низменное существо, как свидетельствует об этом
страх, но
есть также обличение высшей, горней, богоподобной природы человека, обличение его призвания к высшей жизни.
Страха перед Богом
не может и
не должно
быть, выражение «
страх Божий» неточное и требует истолкования, перед Богом можно испытывать лишь мистический ужас, ужас перед бесконечной тайной и испытывать тоску по Богу.
Страх может
быть перед злым зверем или перед инфекционными болезнями, но
не перед Богом.
Но и
страх, принявший религиозный и нравственный характер, никогда
не есть движение вверх, в высоту, к Богу, а всегда
есть прикованность к низинам, к обыденности.
Нравственное различение, нравственная оценка и нравственный акт, которые совершаются лишь под влиянием
страха и в аффекте
страха,
не могут иметь нравственного значения и
быть выражением духовности человека.
Лишь этика духовности
не есть этика
страха.
Не определяйся в своих нравственных суждениях и действиях аффектом
страха, побеждай духовно
страх, определяйся чистым стремлением к высоте, к божественному, к чистой любви — это
есть абсолютный нравственный императив.
Пошлость
есть окончательное водворение на низинной плоскости, когда нет уже
не только тоски по горнему миру и священного ужаса перед трансцендентным, но нет уже и
страха.
И теология, поскольку она кладет в основу
страх вечных адских мук,
не может
быть очищенным, незаинтересованным познанием и созерцанием.
Создание фантазмов
не есть телеологический процесс, определяемый целью достижения какого-либо удовлетворения, освобождения от
страха, счастья и пр.
Не низменный
страх, но глубокая тоска и ужас, который вызывает в нас смерть,
есть показатель того, что мы принадлежим
не только поверхности, но и глубине,
не только обыденности жизни во времени, но и вечности.
Но им никогда
не удастся опровергнуть той истины, что в
страхе смерти, в священном ужасе перед ней приобщается человек к глубочайшей тайне бытия, что в смерти
есть откровение.
Но то, к чему человек принужден пыткой,
страхом адских мук, лишается ценности и значения,
не есть нравственное и духовное достижение.
Все, что делает человек из
страха ада, а
не из любви к Богу и к совершенной жизни, лишено всякого религиозного значения, хотя в прошлом этот мотив
был наиболее использован для религиозной жизни.
Страха действительно не было. И не только
не было страха, но нарастало что-то как бы противоположное ему — чувство смутной, но огромной и смелой радости. И ошибка, все еще не найденная, уже не вызывала ни досады, ни раздражения, а также говорила громко о чем-то хорошем и неожиданном, словно счел он умершим близкого дорогого друга, а друг этот оказался жив и невредим и смеется.
Ответ может быть только один — тот, что наверное не будет всего того зла, которое производит правительство: не будет земельной собственности, не будет податей, употребляемых на ненужные народу дела, не будет разделений народов, порабощения одних другими, не будет поглощения лучших сил народов на приготовление к войнам,
не будет страха — с одной стороны бомб, с другой — виселиц, не будет безумной роскоши одних и еще более безумной нищеты других.
Неточные совпадения
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть
не был в присутствии такой важной персоны, чуть
не умер со
страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова.
Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет
не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры
не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
Так, например, наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Баба-яга
была не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадница, которая, для возбуждения в обывателях спасительного
страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала встречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала:"Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца
поевши".
Из рассказа его видно, что глуповцы беспрекословно подчиняются капризам истории и
не представляют никаких данных, по которым можно
было бы судить о степени их зрелости, в смысле самоуправления; что, напротив того, они мечутся из стороны в сторону, без всякого плана, как бы гонимые безотчетным
страхом.
Что он испытывал к этому маленькому существу,
было совсем
не то, что он ожидал. Ничего веселого и радостного
не было в этом чувстве; напротив, это
был новый мучительный
страх. Это
было сознание новой области уязвимости. И это сознание
было так мучительно первое время,
страх за то, чтобы
не пострадало это беспомощное существо,
был так силен, что из-за него и
не заметно
было странное чувство бессмысленной радости и даже гордости, которое он испытал, когда ребенок чихнул.