Обыденность притупляет страхи, связанные с глубиной
жизни и смерти, но создает свои, другие страхи, под властью которых человек все время живет, страхи, связанные с делами мира сего.
Неточные совпадения
Совершенно ошибочно было бы отнести апофатическую социологию к потустороннему, небесному, трансцендентному миру, к «загробной»
жизни и успокоиться на том, что в посюстороннем, земном, имманентном мире, в
жизни до
смерти все должно остаться по-старому.
Эта тема о связи любви
и смерти всегда мучила тех, которые всматривались в глубину
жизни.
Любовь
и смерть — самые значительные явления человеческой
жизни,
и все люди, не наделенные особенными дарами
и не способные к творческим подъемам, имеют опыт любви
и будут иметь опыт
смерти.
Да
и опыт
смерти есть
и внутри самой
жизни, есть касание тайны
смерти.
С любовью
и смертью связана самая большая напряженность человеческой
жизни, выход из принуждающей власти-обыденности.
Он видит в поле не знак грехопадения, а благословение
жизни; он исповедует религию рождения
и противопоставляет её христианству, как религии
смерти.
Это связано с тайной личности, с глубоким различием женской
и мужской природы, с несоответствием между начальным восхищением любви
и её реализацией в обыденной
жизни, с её таинственной связью со
смертью.
Победа духа над рабством есть, прежде всего, победа над страхом, над страхом
жизни и страхом
смерти.
В этом мире человек испытывает страх
жизни и страх
смерти.
Страх
смерти и страх
жизни притупляется движением вниз, к обыденности,
и он побеждается движением вверх, к трансцендентному.
Напряженность
и страстность
жизни влечет к
смерти и связана со
смертью.
Природная, космическая
жизнь в природном, космическом времени основана на смене рождения
и смерти, она знает периодическое весеннее возрождение
жизни, но возрождение это происходит не для тех, кого унесла
смерть, для других Победа над
смертью невозможна в космическом времени.
Говорила она то же, что и вчера, — о тайне
жизни и смерти, только другими словами, более спокойно, прислушиваясь к чему-то и как бы ожидая возражений. Тихие слова ее укладывались в память Клима легким слоем, как пылинки на лакированную плоскость.
Был тогда в начале столетия один генерал, генерал со связями большими и богатейший помещик, но из таких (правда, и тогда уже, кажется, очень немногих), которые, удаляясь на покой со службы, чуть-чуть не бывали уверены, что выслужили себе право на
жизнь и смерть своих подданных.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь
и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах…
И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени
и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам, не то я
смертью окончу
жизнь свою».
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? //
И жизнь его не ратная, //
И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Не успела на его глазах совершиться одна тайна
смерти, оставшаяся неразгаданной, как возникла другая, столь же неразгаданная, вызывавшая к любви
и жизни.
Он у постели больной жены в первый раз в
жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания других людей
и которого он прежде стыдился, как вредной слабости;
и жалость к ней,
и раскаяние в том, что он желал ее
смерти,
и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но
и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не испытывал.
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он во всем видел только
смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать
жизнь, пока не пришла
смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело,
и он из последних сил ухватился
и держался за него.