Неточные совпадения
Самосжигание, как религиозный подвиг — русское национальное явление, почти неведомое
другим народам.
Если, с одной стороны, русская народная религиозность связывала божественный и природный мир, то, с
другой стороны, апокрифы, книги, имевшие огромное влияние, говорили о грядущем приходе Мессии.
Но, с
другой стороны, он убегал от него в вольницу, бунтовал против него.
В XIX в. русская интеллигенция ушла из государства, по-иному и в
других условиях, но также ушла к вольности.
Обскурантское обрядоверие было одним из полюсов русской религиозной жизни, но на
другом полюсе было искание Божьей правды, странничество, эсхатологическая устремленность.
И в расколе сказалось и то и
другое.
Раскол внушал русскому народу ожидание антихриста, и он будет видеть явление антихриста и в Петре Великом, и в Наполеоне, и во многих
других образах.
С
другой стороны, мистическое движение принимало обскурантский характер.
Пушкин утверждал творчество человека, свободу творчества, в то время как на
другом полюсе в праве творчества усомнятся Гоголь, Л. Толстой и
другие.
Для русской христианской проблематики очень интересно, что в Александровскую эпоху жили величайший русский поэт Пушкин и величайший русский святой Серафим Саровский, которые никогда
друг о
друге ничего не слышали.
«Если бы закон, — говорит он, — или государь, или какая бы то ни было
другая власть на земле принуждали тебя к неправде, к нарушению долга совести, то будь непоколебим.
Нигилисты 60-х годов с
другого конца нападали на философию, видели в ней метафизику, отводящую от реального дела и от долга служения народу.
Вот наиболее замечательные места из его письма: «Мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода; мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того ни
другого.
Но это есть явление компенсации
других русских свойств.
И те и
другие любили свободу.
И те и
другие любили Россию, славянофилы, как мать, западники, как дитя.
Есть ли исторический путь России тот же, что и Западной Европы, т. е. путь общечеловеческого прогресса и общечеловеческой цивилизации, и особенность России лишь в ее отсталости, или у России особый путь и ее цивилизация принадлежит к
другому типу?
Но западники делали
другого рода ошибку.
Друзья говорили о Хомякове, что он пишет какой-то огромный труд.
Хомяковская идея соборности, смысл которой будет выяснен в
другой главе, имеет значение и для учения об обществе.
О славянофильской философии речь будет в
другой главе.
И в том и в
другом случае было стремление к целостному, тоталитарному миросозерцанию, к соединению философии с жизнью, теории с практикой.
Впрочем, философия Гегеля влияла и на то и на
другое течение.
Герцен оставил замечательные воспоминания об идеалистах 40-х годов, которые были его
друзьями.
Ни мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство,
другие свою бедность — идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов.
Он отличается от
других русских писателей 30-х и 40-х годов уже тем, что он не вышел из дворянской среды и не имел в себе барских черт, которые были сильно выражены и у анархиста Бакунина.
Он порвал на идейной почве со своим
другом К. Аксаковым, которого очень любил.
Русские марксисты будут западниками в
другом смысле, а в марксизме коммунистов раскроются некоторые черты русского мессианизма.
«Рыцарская доблесть, изящество аристократических нравов, строгая чинность протестантов, гордая независимость англичан, роскошная жизнь итальянских художников, искрящийся ум энциклопедистов и мрачная энергия террористов — все это переплавилось и переродилось в целую совокупность
других господствующих нравов, мещанских».
Наиболее интересен в критике теории прогресса у Герцена
другой мотив, очень редко встречающийся в лагере, к которому он принадлежал, это мотив персоналистический.
Н. Данилевский, автор книги «Россия и Европа», уже человек совсем
другой формации, чем славянофилы.
Данилевский совершенно прав, когда он говорит, что так называемая европейская культура не есть единственная возможная культура, что возможны
другие типы культуры.
У него
другое понимание христианства, византийское, монашески-аскетическое, не допускающее никаких гуманитарных элементов,
другая мораль, аристократическая мораль силы, не останавливающаяся перед насилием, натуралистическое понимание исторического процесса.
С
другой стороны, Достоевский обнаруживает настоящую ксенофобию, он терпеть не может евреев, поляков, французов и имеет уклон к национализму.
Петербург —
другой лик России, чем Москва, но он не менее Россия.
Соловьеве будет речь в
другой связи.
Белинский переживает бурный кризис, по Гегелю примиряется с «действительностью», порывает с
друзьями, с Герценом и с
другими, и уезжает в Петербург.
Белинский не мог долго на этом удержаться, и он разрывает с «действительностью» в Петербурге, возвращается к
друзьям.
С
другой стороны, он не принимает мира, который хотел бы создать «эвклидов ум», т. е. мир без страданий, но и без борьбы.
Вот как выражает Белинский свою социальную утопию, свою новую веру: «И настанет время, — я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник, как милости и спасения, будет молить себе конца, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувства, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: „я люблю
другого“, любовник ответит: „я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь, но ступай к тому, кого ты любишь“, и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно Богу, скажет ей: хочу милости, а не жертв…
В Достоевском соединяется и то и
другое.
Он печатает «Выбранные места из переписки с
друзьями», книгу, вызвавшую бурю негодования в левом лагере.
Гоголь был раздавлен тем приемом, который встретили «Выбранные места из переписки с
друзьями».
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в
других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем
другому поводу, есть изумительные строки...
Другой русский гений, Достоевский, помешан на страдании и сострадании, это основная тема его творчества.
Но, с
другой стороны, он обличает пути гуманистического самоутверждения и раскрывает его предельные результаты, которые именует человекобожеством.
Смелость и радикализм мысли К. Леонтьева в том, что он осмеливается признаться в том, в чем
другие не осмеливаются признаться.
Марксизм по своим первоначальным основам совсем не был тем социологическим детерминизмом, который позже начали утверждать и его
друзья, и его враги.
В европейском мещанском мире он видит два стана: «С одной стороны, мещане-собственники, упорно отказывающиеся поступиться своими монополиями, с
другой — неимущие мещане, которые хотят вырвать из их рук их достояние, но не имеют силы, т. е., с одной стороны, скупость, с
другой — зависть.
Так как действительно нравственного начала во всем этом нет, то и место лица в той или
другой стороне определяется внешними условиями состояния, общественного положения.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там
другой выход есть?
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то
другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с
другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у того и у
другого.