Неточные совпадения
Меня
будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпирически
была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского
народа, его идея.
Русский
народ есть в высшей степени поляризованный
народ, он
есть совмещение противоположностей [Я это выразил в старом этюде «Душа России», который вошел в мою книгу «Судьба России».].
Русский
народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский
народ.
В душе русского
народа есть такая же необъятность, безгранность, устремленность в бесконечность, как и в русской равнине.
Поэтому русскому
народу трудно
было овладеть этими огромными пространствами и оформить их.
У русского
народа была огромная сила стихии и сравнительная слабость формы.
Лучше
был киевский период и период татарского ига, особенно для церкви, и, уж конечно,
был лучше и значительнее дуалистический, раскольничий петербургский период, в котором наиболее раскрылся творческий гений русского
народа.
Русский
народ был подавлен огромной тратой сил, которой требовали размеры русского государства.
Русские мыслители XIX в., размышляя о судьбе и призвании России, постоянно указывали, что эта потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил русского
народа и
есть залог его великого будущего.
История русского
народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое
было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Русский
народ не только
был покорен власти, получившей религиозное освящение, но он также породил из своих недр Стеньку Разина, воспетого в народных песнях, и Пугачева.
Христианское призвание русского
народа было искажено.
Так
было в
народе, так
будет в русской революционной интеллигенции XIX в., тоже раскольничьей, тоже уверенной, что злые силы овладели церковью и государством, тоже устремленной к граду Китежу, но при ином сознании, когда «нетовщина» распространилась на самые основы религиозной жизни.
Раскол внушал русскому
народу ожидание антихриста, и он
будет видеть явление антихриста и в Петре Великом, и в Наполеоне, и во многих других образах.
Западные влияния, приведшие к замечательной русской культуре XIX в., не
были благоприятны для
народа.
Самый стиль жизни дворян-помещиков
был непонятен
народу.
Бецкий сказал о помещиках, что они говорят: «Не хочу, чтобы философами
были те, кто мне служить должны» [См.: А. Щапов. «Социально-педагогические условия умственного развития русского
народа».].
Интересно, что в начале XIX в., когда у нас
было мистическое движение и в культурном слое и в
народе, Я. Бёме проник и в народный слой, охваченный духовными исканиями, и его настолько почитали, что даже называли «иже во отцех наших святой Яков Бёме».
Романтический русский царь
был вдохновителем Священного союза, который, по его идее, должен
был быть союзом
народов на почве христианского универсализма.
Но эта идея не
была осуществлена, на практике победил Меттерних, более реальный политик, про которого
было сказано, что он превратил союз
народов в союз князей против
народов.
Великие русские писатели XIX в.
будут творить не от радостного творческого избытка, а от жажды спасения
народа, человечества и всего мира, от печалования и страдания о неправде и рабстве человека.
Пушкин, единственный русский писатель ренессанского типа, свидетельствует о том, как всякий
народ значительной судьбы
есть целый космос и потенциально заключает в себе все.
Материализм
был предметом религиозной веры, и противники его в известную эпоху трактовались как враги освобождения
народа.
Главное у него не
было государства, а благо
народа.
Интеллигенция
была поставлена в трагическое положение между империей и
народом.
Россия к XIX в. сложилась в огромное мужицкое царство, скованное крепостным правом, с самодержавным царем во главе, власть которого опиралась не только на военную силу, но также и на религиозные верования
народа, с сильной бюрократией, отделившей стеной царя от
народа, с крепостническим дворянством, в средней массе своей очень непросвещенным и самодурным, с небольшим культурным слоем, который легко мог
быть разорван и раздавлен.
Есть два преобладающих мифа, которые могут стать динамическими в жизни
народов — миф о происхождении и миф о конце.
Трагедия русского
народа в том, что русская власть не
была верна этим словам.
Русским людям давно уже
было свойственно чувство, скорее чувство, чем сознание, что Россия имеет особенную судьбу, что русский
народ —
народ особенный.
Чаадаев думал, что силы русского
народа не
были актуализированы в его истории, они остались как бы в потенциальном состоянии.
«Может
быть, преувеличением
было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу
народа, из недр которого вышла могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина».
Огромность свободы
есть одно из полярных начал в русском
народе, и с ней связана русская идея.
Но у этого
народа есть гордость смирением.
Руси не
была профетической, она обращена к прошлому и к культу святости у русского
народа.
Он думал, что
народ, который и
есть единственный собственник земли, передал ему земельное богатство и поручил ему владеть землей [См. об этом мою книгу «А. С. Хомяков».].
Но это
есть духовное, как бы метафизическое свойство русского
народа, не прикрепленное ни к каким экономическим формам.
Когда славянофилы, особенно К. Аксаков, подчеркивают значение хорового начала у русского
народа в отличие от самодовления и изоляции индивидуума, они
были правы.
У них
было органическое понимание народной жизни, органическое понимание отношения между царем и
народом.
Они верили, что христианство
было усвоено русским
народом в большей чистоте, потому что почва, в которую христианская истина упала,
была более действенна.
Если Беккария и имел влияние на русское уголовное законодательство, то отвращение к смертной казни не
было ни одним
народом так усвоено, как
народом русским, у которого нет склонности смотреть на зрелище казни.
У русских же сознание себя интеллигентом или дворянином у лучших
было сознанием своей вины и своего долга
народу.
При таком философском миросозерцании трудно
было оправдать мессианскую веру в русский
народ, трудно
было обосновать философию истории и этику Герцена.
Одно время К. Леонтьев верил, что на Востоке, в России, возможны еще культуры цветущей сложности, но это не связано у него
было с верой в великую миссию русского
народа.
Россия
есть Великий Востоко-Запад, она
есть целый огромный мир, и в русском
народе заключены великие силы.
Бесчеловечность, жестокость, несправедливость, рабство человека
были объективированы в русском государстве, в империи,
были отчуждены от русского
народа и превратились во внешнюю силу.
Это та же потенциальность, нераскрытость, которая вообще
была свойственна русскому
народу в прошлом.
Одно время он даже верит в полезную роль царя и готов поддерживать монархию, если она
будет защищать
народ.
Для религиозного народничества
народ есть некий мистический организм, более уходящий и в глубь земли и в глубь духа, чем нация, которая
есть рационализированное историческое образование, связанное с государством.
Народ есть конкретная общность живых людей, нация же
есть более отвлеченная идея.
Но и в религиозном народничестве, у славянофилов, у Достоевского и Л. Толстого
народ был по преимуществу крестьяне, трудовые классы общества.