Неточные совпадения
История русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое
было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность
революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
В смутную эпоху
было уже явление, сходное с явлением XX в., с эпохой
революции.
С него начинается глубокое раздвоение в русской жизни и русской истории, внутренняя расколотость, которая
будет продолжаться до русской
революции.
В действительности большая часть русских масонов
была монархистами и противниками французской
революции.
XIX век
будет веком
революции.
Этой идеальной действительностью
была или допетровская Россия, или Запад, или грядущая
революция.
Так можно
было определить русскую тему XIX в.: бурное стремление к прогрессу, к
революции, к последним результатам мировой цивилизации, к социализму и вместе с тем глубокое и острое сознание пустоты, уродства, бездушия и мещанства всех результатов мирового прогресса,
революции, цивилизации и пр.
Французы взяли за основу и впитали в себя разрушительный принцип
революции, а философы взяли за основу картезианское сомнение, которое по
сути своей не лучше скептицизма…
Я
был первым и до сих пор остаюсь практически единственным человеком, который обнаружил эту главную ошибку современной философии; я показал, что все философы (за исключением Лейбница), начиная с Декарта и его последователя Спинозы, исходили из принципа разрушения и
революции в отношении религиозной жизни, из принципа, который в области политики породил конституционный принцип; я показал, что кардинальная реформа невозможна, если только она не
будет проходить и в философии и в политике.
Но сейчас нужно отметить, что в России
был двоякий исход философии: «у славянофилов в религию, в веру, у западников в
революцию, в социализм».
Герцен, который не
был близок к кружку Станкевича и представлял социально настроенное западничество, тоже прошел через увлечение Гегелем и признал философию Гегеля алгеброй
революции.
Этот же хаос Тютчев чувствует и за внешними покровами истории и предвидит катастрофы. Он не любит
революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в других литературах. Тютчев чувствовал наступление «роковых минут» истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу,
есть изумительные строки...
Все должно
быть поглощено единственным, исключительным интересом, единственной мыслью, единственной страстью —
революцией.
Все, что служит
революции — морально,
революция есть единственный критерий добра и зла.
Революция для него
есть насилие меньшинства над большинством.
Господство большинства
есть эволюция, а не
революция.
Отсутствие настоящей буржуазии
есть преимущество России для социальной
революции — мотив традиционно-народнический.
Маркс и Энгельс говорили о буржуазном характере
революции в России и
были скорее «меньшевиками», чем «большевиками».
Даже революционно-социалистическое направление, которое не
было анархическим, не представляло себе, после торжества
революции, взятия власти в свои руки и организации нового государства.
«Одна лишь социальная
революция, — говорит он, —
будет обладать силой закрыть в одно и то же время и все кабаки и все церкви».
Для революционной интеллигенции
революция была религиозной, она
была тоталитарна, и отношение к ней
было тоталитарное.
В России нужна
была страшная
революция, чтобы возможен
был собор.
Так
было после французской
революции и наполеоновских войн [Много интересных материалов можно найти у A. Wiatte: «Les sources occultes du romantisme». Deux volumes.].
Характерно, что русским не свойственна риторика, ее совсем не
было в русской
революции, в то время как она играла огромную роль во французской
революции.
Пророчества Достоевского о русской
революции суть проникновение в глубину диалектики о человеке — человеке, выходящем за пределы средне-нормального сознания.
Он предвидел, что
революция будет сделана не на розовой воде, что в ней не
будет свободы, свобода
будет совсем отменена, и что для
революции потребуются вековые инстинкты повиновения.
Революция будет социалистической, а не либеральной и не демократической.
Предсказывая ужасную и жестокую
революцию, К. Леонтьев вместе с тем сознает, что вопрос об отношении между трудом и капиталом должен
быть разрешен.
Он
был реакционером, но он признавал безнадежность реакционных принципов и неотвратимость
революции.
Это
будет иметь роковые последствия для характера русской
революции, для ее духоборства.
Для старой народнической интеллигенции
революция была религией, отношение к
революции было тоталитарным, вся умственная и культурная жизнь
была подчинена освобождению народа, свержению самодержавной монархии.
Это
было ожидание не только совершенно новой коллективной символической культуры, но также и ожидание грядущей
революции.
То
было время первой малой
революции, и журнал мог просуществовать только год.
Деятели
революции совсем не интересовались темами «Ивановских сред», а люди культурного ренессанса, спорившие по средам на «башне», хотя и не
были консерваторами и правыми, многие из них даже
были левого направления и готовы
были сочувствовать
революции, но большинство из них
было асоциально и очень далеко от интересов бушевавшей
революции.
Поэтому
революция была у нас кризисом и утеснением духовной культуры.
Некоторое время после
революции 1917 г. значительная часть духовенства и мирян, почитавших себя особенно православными,
была настроена контрреволюционно, и только после появились священники нового типа.
В России
революция либеральная, буржуазная, требующая правового строя,
была утопией, не соответствующей русским традициям и господствовавшим в России революционным идеям.
В России
революция могла
быть только социалистической.
По русскому духовному складу,
революция могла
быть только тоталитарной.
Для русской левой интеллигенции
революция всегда
была и религией, и философией, революционная идея
была целостной.
Очень легко доказать, что марксизм
есть совершенно неподходящая идеология для
революции в земледельческой стране, с подавляющим преобладанием крестьянства, с отсталой промышленностью и с очень немногочисленным пролетариатом.
Но коммунистическая
революция, которая и
была настоящей
революцией,
была мессианизмом универсальным, она хотела принести всему миру благо и освобождение от угнетения.
Они вносят изменения в марксизм, который должен
быть приведен в соответствие с эпохой пролетарских
революций, которой еще не знал Маркс.
Ленин
был замечательным теоретиком и практиком
революции.
Неточные совпадения
Победители, принявшие впопыхах гидру деспотизма за гидру
революции и покорившие ее,
были, в свою очередь, покорены побежденными.
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не
было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению
революции гражданин".
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение
есть непогрешимый судья, то почему
революция, коммуна не так же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это
были мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно можно
было видеть — это то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить
было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
В одном месте
было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной
революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
Приходил юный студентик, весь новенький, тоже, видимо, только что приехавший из провинции; скромная, некрасивая барышня привезла пачку книг и кусок деревенского полотна,
было и еще человека три, и после всех этих визитов Самгин подумал, что
революция, которую делает Любаша, едва ли может
быть особенно страшна. О том же говорило и одновременное возникновение двух социал-демократических партий.