Неточные совпадения
В мире
творчества все интереснее, значительнее, оригинальнее, глубже, чем в действительной жизни, чем в истории или в
мысли рефлексий и отражений.
Для моей философской
мысли было еще очень существенно противоположение рождения и
творчества.
Тогда я уже боролся с тоталитаризмом во имя свободы
мысли и
творчества.
В центре моей
мысли всегда стояли проблемы свободы, личности,
творчества, проблемы зла и теодицеи, то есть, в сущности, одна проблема — проблема человека, его назначения, оправдания его
творчества.
Впоследствии я написал книги, которые формально я ставлю выше, в которых
мысль была более развита и более последовательна, терминология была более точна, но в книге «Смысл
творчества» я поднялся до высшей точки творческого горения.
Но это мешало моему положительному
творчеству, а иногда искажало мою
мысль и делало меня несправедливым.
Для уяснения моей
мысли очень важно понять, что для меня
творчество человека не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека и обязанность человека.
Необычайно дерзновенна
мысль, что Бог нуждается в человеке, в ответе человека, в
творчестве человека.
У меня родилось много
мыслей о
творчестве Ренессанса.
Иванов, который не сочувствовал моим
мыслям, но относился вообще сочувственно к чужому
творчеству.
С. Булгаков в своей книге «Свет невечерний» признал демонический, человекобожеский характер моей
мысли о
творчестве.
Но в «Смысле
творчества» я уже выразил основную для меня
мысль, что
творчество есть
творчество из ничего, то есть из свободы.
Критики приписывали мне нелепую
мысль, что
творчество человека не нуждается в материи, в материалах мира.
Когда я ближе познакомился с современной католической и протестантской
мыслью, то я был поражен, до чего моя проблема
творчества им чужда, чужда и вообще проблематика русской
мысли.
Это стесняет свободу моей
мысли, ослабляется
творчество.
Между тем, мне приходилось действовать в среде духовно чуждой, враждебной к философской
мысли, свободе, духовному
творчеству, социальной справедливости, всему, что я ценил и чему служил.
За это мне прощали «гностические», как любили говорить, уклоны моей религиозной философии, мои недостаточно ортодоксальные
мысли о свободе и
творчестве человека.
Мои
мысли о несотворенной свободе, о Божьей нужде в человеческом
творчестве, об объективации, о верховенстве личности и ее трагическом конфликте с миропорядком и обществом отпугивали и плохо понимались.
Уже в своей книге «Смысл
творчества», совсем по-иному, чем Н. Федоров, и независимо от него, я высказал
мысли о творчески-активном понимании Апокалипсиса.
Это открытие очень преувеличили и признали почти законом, что в своей
мысли и своем
творчестве человек всегда скрывает себя и что нужно думать о нем обратное тому, что он сам о себе говорит.
Неточные совпадения
Его увлекал процесс писанья, как процесс неумышленного
творчества, где перед его глазами, пестрым узором, неслись его собственные
мысли, ощущения, образы. Листки эти, однако, мешали ему забыть Веру, чего он искренно хотел, и питали страсть, то есть воображение.
Наша «передовая» интеллигенция безнадежно отстает от движения европейской
мысли, от все более и более усложняющегося и утончающегося философского и научного
творчества.
Преклонение перед органической народной мудростью всегда парализовало
мысль в России и пресекало идейное
творчество, которое личность берет на свою ответственность.
Самоценность
мысли отрицалась, свобода идейного
творчества бралась под подозрение то с точки зрения социально-революционной, то с точки зрения религиозно-охранительной.
И вот что самое важное: в «коллективистичную» эпоху происходит не только социализация и коллективизация экономической и политической жизни, но и совести,
мысли,
творчества, экстериоризации совести, т. е. перенесение ее из глубины человека, как духовного существа, вовне, на коллектив, обладающий авторитарными органами.