Неточные совпадения
Этот призрачный «мир»
есть порождение нашего
греха.
Плененность духа человеческого «миром»
есть вина его,
грех его, падение его.
Освобождение от «мира» и
есть освобождение от
греха, искупление вины, восхождение падшего духа.
Ибо изначальный
грех и
есть рабство, несвобода духа, подчинение диавольской необходимости, бессилие определить себя свободным творцом, утеря себя через утверждение себя в необходимости «мира», а не в свободе Бога.
Путь освобождения от «мира» для творчества новой жизни и
есть путь освобождения от
греха, преодоление зла, собирание сил духа для жизни божественной.
Выход из рабства в свободу, из вражды «мира» в космическую любовь
есть путь победы над
грехом, над низшей природой.
Отъединенная подавленность сама по себе
есть уже
грех против Божественного призвания человека, против зова Божьего, Божьей потребности в человеке.
Видно
будет, что наука — ветхозаветна по своей религиозной сущности и связана с
грехом.
Но она
была ценной ориентировкой в необходимости и священным познавательным послушанием последствиям содеянного человеком
греха.
Творчество не должно
быть понижено в качестве для большей общеобязательности, т. е. большей приспособленности к низшим формам общения, — это
грех против Духа Святого.
Но философия Канта — самая,
быть может, совершенная и утонченная философия послушания, философия
греха.
В святоотеческом христианстве
был монофизитский уклон, робость в раскрытии человеческой природы Христа, а потому и божественной природы человека, подавленность
грехом и жаждой искупления
греха.
Новозаветное христианство
есть религия искупления, благая весть о спасении от
греха, откровение Сына Божьего, второй Ипостаси Св.
Но исчерпывается ли тайна жизни и бытия тайной искупления,
есть ли окончательная задача жизни лишь спасение от
греха?
Человеческая природа, подобная Творцу, не могла
быть сотворена Творцом лишь для того, чтобы, согрешив, искупить свой
грех и в дело искупления вложить все свои силы на протяжении всего мирового процесса.
Творчество не
есть только борьба со злом и
грехом — оно создает иной мир, продолжает дело творения.
«Науки и искусства», как государство, хозяйство и семья, могут
быть поняты как послушание последствиям
греха, как реакция на необходимость природного порядка.
Но в мировые эпохи закона и искупления силы эти
были поглощены религиозно неизбежным послушанием последствиям
греха, несением тяготы необходимости.
Нравственная сторона человеческой природы менее творческая, в ней сильнее моменты послушания, и ее преобладание
было выражением подавленности человеческой природы
грехом.
Грех, который должен
быть искуплен, — чума, и наша греховная жизнь — жизнь во время чумы, приспособленная к борьбе с чумой.
Выход из этой трагической для христианства проблемы может
быть один: религиозное осознание той истины, что религиозный смысл жизни и бытия не исчерпывается искуплением
греха, что жизнь и бытие имеют положительные, творческие задачи.
Спасение от
греха, от гибели не
есть конечная цель религиозной жизни, спасение всегда от, а жизнь должна
быть для.
По этому ветхому сознанию в здешнем мире удел человека лишь искупление
греха, изживание
греха, творчество же
будет возможно лишь на том свете, да и то еще неизвестно, так как «тот свет» представляется статически, а не динамически.
И человеческое творчество не может
быть исправлением смертоносных последствий
греха.
Общеобязательное послушание норме, логической, этической и эстетической, в созидании дифференцированной культуры
есть послушание последствиям
греха,
есть приспособление к необходимости, а не творчество.
Эта космичность человека
была придавлена
грехом, и она окончательно
будет раскрыта лишь в творческую эпоху.
Культура творилась вне христианства, и глубокая связь ее с христианством
была лишь в том, что в культуре слишком чувствовалось послушание последствиям
греха и
грех искупался трагическим несоответствием между творческим замыслом и его результатом.
И в культуре своей, начиная с техники и хозяйства и кончая науками и искусствами, человек как бы искупал свой
грех и творчество его не
было теургично.
Мировой процесс не может
быть только изживанием и искуплением
греха, только победой над злом.
Отрицательное сознание своей свободы как произвола и
есть падение,
грех.
Свобода всечеловека — Адама не
была еще соединена с свободой Абсолютного Человека — Христа, и в ней скрывалось семя падения и
греха.
Всякое оправдание «мира» и «мирского»
есть компромисс с
грехом, ибо «мир» не
есть подлинное бытие, «мир»
есть падшее бытие, и его не должно смешивать с божественным космосом.
Грех не только должен
быть осознан, но и должен сгореть в огне покаяния.
«Если преуспел он в посте, во бдении, в псалмопении, во всяком подвиге и во всякой добродетели, но на жертвеннике сердца его не совершено еще благодатию таинственной действие Духа, при полном ощущении и духовном упокоении: то все таковое чинопоследование подвижничества несовершенно и почти бесполезно; потому что человек не имеет духовного радования, таинственно производимого в сердце» (с. 438).] и мистики говорят, что покаяние должно
быть плодоносно, что покаяние не должно доводить до духовного отчаяния, ибо отчаяние — самый большой
грех.
У Феофана Затворника, который в XIX веке идет за Исааком Сирианином и реставрирует его, в центре уже не мистика противления ветхой природе, не переход в иную жизнь, а прежде всего послушание последствиям
греха, а оправдание того, что
есть, и охранение всех форм этой жизни.
Лишь по религиозной немощи своей, по
греху своему и несовершенству
был Пушкин гениальным поэтом, а не святым, подобным Серафиму.
Россия в этом случае лишилась бы величайшего своего гения, обеднела бы творчеством, но творчество гения
есть лишь обратная сторона
греха и религиозной немощи.
Бездарность
есть грех, неверное определение своего места и призвания в мире.
Закон Кармы и бесконечная эволюция перевоплощений, о которой учит религиозное сознание Индии, и
есть необходимость смерти и рождения, связанная с
грехом сексуальности.
Христианская семья, христианское устроение родового пола
есть лишь неизбежный компромисс с миром, лишь послушание последствиям
греха.
Человеческий род, пребывающий в стихии ветхого Адама и ветхой
Евы, бессилен творить, так как тратит свою творческую энергию на продолжение и устроение рода, на послушание последствиям
греха.
Семья
есть послушание последствиям
греха, приспособление к родовой необходимости.
Семья всегда
есть принятие неизбежности рождающего сексуального акта, приспособление к проистекающим из него необходимостям, моральное искупление
греха сексуального акта через послушание бремени пола.
Всякое соединение мужчины и женщины, в котором преодолевается
грех сексуального акта, в котором восстанавливается цельность пола, не
есть семейное соединение и не имеет оправдания в семье.
Семья соглашается
быть упорядочением полового
греха и разврата в интересах устроения рода и всего более боится революции в поле, угрожающей родовому порядку.
Христианская семья
есть лишь дезинфицирование, обезвреживание полового
греха.
В эротике
есть искупление полового
греха человека, искупление осуществленное и переходящее в творчество.
Каноническое искусство с его дифференцированными нормами все еще
есть послушание последствиям
греха, подобно канонической науке, семье или государству.
Канон в искусстве всегда
есть задержка творческой энергии как необходимое приспособление к этому миру, как послушание последствиям
греха человека, задержка, не допускающая создания мира иного.
И искусство может
быть искуплением
греха.
Неточные совпадения
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин
грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
«
Грехи,
грехи, — послышалось // Со всех сторон. — Жаль Якова, // Да жутко и за барина, — // Какую принял казнь!» // — Жалей!.. — Еще прослушали // Два-три рассказа страшные // И горячо заспорили // О том, кто всех грешней? // Один сказал: кабатчики, // Другой сказал: помещики, // А третий — мужики. // То
был Игнатий Прохоров, // Извозом занимавшийся, // Степенный и зажиточный
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой
грех — недоглядел!..»
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь —
грехи помещика, //
Грех Якова несчастного, //
Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба нового // Не
будет на Руси!
— Ну то-то! речь особая. //
Грех промолчать про дедушку. // Счастливец тоже
был…