Неточные совпадения
Путь освобождения от «мира» для творчества
новой жизни и
есть путь освобождения от греха, преодоление зла, собирание сил духа для жизни божественной.
Но в более глубоком смысле вся
новая история с ее рационализмом, позитивизмом, научностью
была ночной, а не дневной эпохой — в ней померкло солнце мира, погас высший свет, все освещение
было искусственным и посредственным.
Фома Аквинский не знал критических сомнений
новой философии, его наука
была догматическая.
После всех критических сомнений
новой философии у Когена гносеология превращается в
новый род метафизики, наука о категориях перерождается в науку о сущем и его принципах, как это
было уже у Гегеля [У нас крайним сторонником этого перерождения гносеологизма в онтологизм на почве когенианства является Б. Яковенко.
Человек
нового времени должен
был пройти через критическое сомнение, через покинутость и одинокость в познании.
Нет возврата к старому, детскому догматизму, но должно
быть обращение к
новому, зрелому творческому догматизму.
Философия
новых времен
была слишком поглощена проблемой науки, поразившей человеческое воображение.
Великий мистик православного Востока св. Симеон
Новый Богослов красиво говорит: «Все твари, когда увидели, что Адам изгнан из рая, не хотели более повиноваться ему, ни луна, ни прочие звезды не хотели показываться ему; источники не хотели источать воду, и реки продолжать течение свое; воздух думал не дуть более, чтобы не давать дышать Адаму, согрешившему; звери и все животные земные, когда увидели, что он обнажился от первой славы, стали презирать его, и все тотчас готовы
были напасть на него; небо устремлялось
было пасть на него, и земля не хотела носить его более.
В нем
было подлинно пророческое, не в библейском, а в
новом смысле слова.
Для религиозного сознания человека
новой мировой эпохи
есть один только выход: религиозное осознание той истины, что новозаветное христианство не
есть полная и завершенная религиозная истина.
Религиозная эпоха творчества
есть третье откровение, откровение антропологическое, следующее за откровением Ветхого и
Нового Завета.
Так
новый мир идет к творчеству, но творчества в нем не
было еще и не могло
быть до космически-антропологического поворота, до великой религиозной революции в человеческом самосознании.
И
новым лишь падением человека
было бы ожидание и требование, чтобы сам Бог за него совершил этот переход, чтобы творческое откровение совершалось не по внутренней свободе человека, а по одной внешней помощи Божьей.
Сознание творческой активности человека у Федорова
есть новое религиозное сознание.
Творческий акт
будет созидать
новое бытие, а не ценности дифференцированной культуры, в творческом акте не
будет умирать жизнь.
Литература перестает уже
быть только литературой, она хочет
быть новым бытием.
Творчество не
есть переход мощи творящего в иное состояние и тем ослабление прежнего состояния — творчество
есть создание
новой мощи из небывшей, до того не сущей.
И всякий творческий акт по существу своему
есть творчество из ничего, т. е. создание
новой силы, а не изменение и перераспределение старой.
Творчество не
есть новое соотношение частей мира, творчество
есть оригинальный акт личных субстанций мира.
Новое познание о творческой мощи человека и мира может
быть лишь
новым бытием.
[ «Всякий человеческий труд, заключающий какую-либо долю изобретательности, всякий произвольный акт, заключающий долю свободы, всякое движение организма, проявляющее его самопроизвольность, — вносит в мир нечто
новое» (фр.).] Ho Бергсон подчеркивает, что творческое развитие не
есть создание
новых вещей, а лишь нарастание действия (с.
Свобода
нового Адама, соединяющегося с Абсолютным Человеком,
есть свобода творческая, свобода, продолжающая дело Божьего творения, а не бунтующая против Бога в отрицательном произволе.
Любовь
есть содержание свободы, любовь — свобода
нового Адама, свобода восьмого дня творения.
Инертная, тяжелая, давящая материя мира может
быть расколдована, раскована, оживлена лишь силой соединяющей любви, которую несет с собой в мир Абсолютный Человек,
Новый Адам.
Свобода со Христом и во Христе
есть свобода
нового Адама, свобода, любовью расколдовывающая мир, свобода восьмого дня творения.
Человек после Христа
есть уже
новая тварь, ведающая
новую свободу.
Но
есть формальное техническое и методическое сходство мистики св. Симеона
Нового Богослова и йога.
Путь аскетики сам по себе не
есть путь творческий, и аскетические экстазы святых и мистиков — экстазы возврата к Богу, видения божественного света, а не творчества
нового мира, невиданной жизни.
Творчество предполагает обнищание, отмирание «мира», и последняя бедность
есть путь к
новому творчеству.
Когда наступает мертвое отчаяние прийти к
новой жизни через покаяние, когда тьма внутри достигла последнего сгущения и сосредоточения, тогда покаяние теряет свою ценность и само должно
быть преодолено.
Но творческий экстаз и творческий подъем
есть революционное рождение к
новой жизни.
Святоотеческая аскетика
была некогда
новым словом,
новым делом в мире, героическим вызовом ветхой природе, ветхому Адаму.
В темных недрах жизни навеки остается бунтующая и богоборствующая кровь и бьет свободный творческий источник [Не только в старом православном сознании, но и в
новом теософическом сознании
есть слишком большая утишенность, усмиренность творческих порывов.
Новое рождение человека как андрогина
будет принятием внутрь себя всей природы, подлинным раскрытием микрокосмичности человека.
Это
новое рождение от девы
было мистическим преодолением старого рождения в природном порядке «мира сего».
Все личное в поле — уже в плоскости
Нового Завета, ибо
Новый Завет и
есть прежде всего откровение о личности.
Утверждение личного, внеродового в жизни пола и
есть начало откровения
нового пола.
Откровение
нового пола
есть откровение творческой мировой эпохи.
В христианстве не
было еще положительного откровения
нового пола, преображенного пола, откровения жизни пола вне родовой стихии и природной необходимости.
Не могло
быть в дотворческую мировую эпоху сознано, что сама оргийность пола должна
быть преображена, выведена из родового круговорота природы и направлена на творчество
новой жизни,
нового мира, а не истреблена.
Это может
быть лишь выявлением
нового, творящего пола, откровением творческой тайны о человеке как существе половом.
Новый человек
есть прежде всего человек преображенного пола, восстанавливающий в себе андрогинический образ и подобие Божье, искаженное распадом на мужское и женское в человеческом роде.
В Абсолютном Человеке, в
новом Адаме не может
быть дифференцированной, падшей жизни пола.
Подзаконная семья не
есть творчество
новых отношений людей,
новой жизни, она
есть послушание «миру», его бремени.
В
Новом Завете, в религии искупления может
быть лишь аскетическое преодоление пола.
В строе семьи узаконенная полигамия
будет более правдивой и для
новых условий жизни более целесообразной формой, чем лицемерная и выродившаяся моногамия.
Трудность проблемы символизма в том, что, с одной стороны, всякое искусство символично, с другой стороны,
есть новое символическое искусство, которое знаменует нарождение
новой души и небывшей еще формы творчества.
Новый же миф
есть новое откровение тех же реальностей» (с. 279).
Но и дантовское искусство бессильно
было творить
новое бытие.
Символизм
есть путь, а не последняя цель, символизм — мост к творчеству
нового бытия, а не само
новое бытие.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что
есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Повесил их небось?» // — Повесил —
есть и
новые, — // Сказал Яким — и смолк.
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь — грехи помещика, // Грех Якова несчастного, // Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба
нового // Не
будет на Руси!
Хозяйка не ответила. // Крестьяне, ради случаю, // По
новой чарке
выпили // И хором песню грянули // Про шелковую плеточку. // Про мужнину родню.
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый
новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!