Неточные совпадения
Не вера, не
идея изменилась, но
мир и люди изменили этой вере и этой
идее.
Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять
идею России, определить ее задачу и место в
мире.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по
идее своей не любящий «
мира» и того, что в «
мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы, а не от бессилия.
Розанов хочет с художественным совершенством выразить обывательскую точку зрения на
мир, тот взгляд старых тетушек и дядюшек, по которому государственная служба есть дело серьезное, а литература,
идеи и пр. — пустяки, забава.
В середине же царит старая инертность мысли, нет инициативы в творчестве
идей, клочья старого
мира мысли влачат жалкое существование.
Традиционные
идеи, десятки лет у нас господствующие, совершенно не пригодны для размеров разыгравшихся в
мире событий.
Остается обратиться к творческой жизни
идей, которая неприметно назревала в
мире.
И хотя невозможен в христианском человечестве исключительный национальный мессианизм, отрицающий саму
идею человечества, мессианизм ветхозаветный, но возможен преображенный новозаветный мессианизм, исходящий от явления Мессии всему человечеству и всему
миру.
Но сама мессианская
идея идет из иного
мира, и стихия ее — стихия огня, а не земли.
И, наоборот, полное отрицание национализма может быть явлением глубоко русским, неведомым западному
миру, вдохновленным вселенской
идеей о России, ее жертвенным мессианским призванием.
Мы должны заставить поверить в нас, в силу нашей национальной воли, в чистоту нашего национального сознания, заставить увидеть нашу «
идею», которую мы несем
миру, заставить забыть и простить исторические грехи нашей власти.
Судьба славянской
идеи не может стоять в рабской зависимости от зыбких стихий
мира, колебаний военной удачи, хитростей международной дипломатии, политиканских расчетов.
Повсюду германизм, одержимый
идеей своей исключительной культурной миссии, несет свою замкнуто-европейскую и замкнуто-германскую культуру, ничем не обогащаясь, никого и ничего в
мире не признавая…
Все великие народы, имевшие свою
идею и свое призвание в
мире, в высоких достижениях своей культуры приобретали универсальное значение.
Идея нового человека, нового Адама, нового рождения есть христианская
идея, ее не знал античный
мир.
Эту
идею мир дохристианский знает в форме выбрасывания вовне, на поверхность.
— В
мире идей необходимо различать тех субъектов, которые ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о людях, которые прячутся.
Развитие новой философии в немецком идеализме отмечено, с одной стороны, попыткой узников забаррикадироваться в пещере и сделать ее отверстие для солнца непроницаемым, что совершил Кант в своем феноменализме, либо дерзновенно прорваться к
миру идей люциферическою самоуверенностью спекулятивного ума (Фихте и Гегель).
Неточные совпадения
— Он говорит, что внутренний
мир не может быть выяснен навыками разума мыслить
мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают свободу воображения
идеями, догмами…
«Нет. Конечно — нет. Но казалось, что она — человек другого
мира, обладает чем-то крепким, непоколебимым. А она тоже глубоко заражена критицизмом. Гипертрофия критического отношения к жизни, как у всех. У всех книжников, лишенных чувства веры, не охраняющих ничего, кроме права на свободу слова, мысли. Нет, нужны
идеи, которые ограничивали бы эту свободу… эту анархию мышления».
Тут Самгин вспомнил о
мире, изображенном на картинах Иеронима Босха, а затем подумал, что Федор Сологуб — превосходный поэт, но — «пленный мыслитель», — он позволил овладеть собой одной
идее —
идее ничтожества и бессмысленности жизни.
— Был, — сказала Варвара. — Но он — не в ладах с этой компанией. Он, как ты знаешь, стоит на своем:
мир — непроницаемая тьма, человек освещает ее огнем своего воображения,
идеи — это знаки, которые дети пишут грифелем на школьной доске…
«
Идея человечества так же наивна, как
идея божества. Пыльников — болван. Никто не убедит меня, что
мир делится на рабов и господ. Господа рождаются в среде рабов. Рабы враждуют между собой так же, как и владыки.
Миром двигают силы ума, таланта».