Неточные совпадения
Ни
одна из задач мировой войны
не может быть положительно разрешена, и прежде всего
не может быть разрешен восточный вопрос.
И тогда может наступить конец Европы
не в том смысле, в каком я писал о нем в
одной из статей этой книги, а в более страшном и исключительно отрицательном смысле слова.
Вина лежит
не на
одних крайних революционно-социалистических течениях.
Но славянофильская философия истории
не хочет знать антиномичности России, она считается только с
одним тезисом русской жизни.
Национален в России именно ее сверхнационализм, ее свобода от национализма; в этом самобытна Россия и
не похожа ни на
одну страну мира.
Одного избранного народа Божьего
не может быть в христианском мире.
Но христианский мессианизм должен быть очищен от всего
не христианского, от национальной гордости и самомнения, от сбивания на путь старого еврейского мессианизма, с
одной стороны, и нового исключительного национализма — с другой.
Христианское мессианское сознание
не может быть утверждением того, что
один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание, что он
один — христианский народ, что он
один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие,
не христианские и лишены религиозного призвания.
Душа России —
не буржуазная душа, — душа,
не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за
одно это можно любить ее бесконечно.
Когда я вдруг начал чувствовать, что
не только „боюсь“, но и обворожен ими, зачарован странным очарованием, которое только
один раз — вот этот — испытал в жизни.
Он захочет остаться в истории знаменитым литератором и ни от
одной строчки, написанной им,
не откажется.
Ни
один народ
не доходил до такого самоотрицания, как мы, русские.
Космополитизм
не оправдывает своего наименования, в нем нет ничего космического, ибо и космос, мир, есть конкретная индивидуальность,
одна из иерархических ступеней.
Ни
один народ
не может развиваться вбок, в сторону, врастать в чужой путь и чужой рост.
Империализм
не есть непременно разбухание
одной какой-нибудь национальности, истребляющей всякую другую национальность.
Среди польских мессианистов есть
один, наименее известный, — Вронский, который исповедовал русский, а
не польский мессианизм.
Для
одних не существует никакой связи между старой Германией, — Германией великих мыслителей, мистиков, поэтов, музыкантов, — и новой Германией, — Германией материалистической, милитаристической, индустриалистической, империалистической.
Германская религия есть чистейшее монофизитство, признание лишь
одной и единой природы — божественной, а
не двух природ — божественной и человеческой, как в христианской религии.
Но смысл поединка, как и всякого столкновения индивидуальностей, совсем
не в том, что
один имеет исключительные нравственные преимущества перед другим.
Она подобна человеку, который
не может поворачивать шею и способен смотреть лишь по прямой линии в
одну точку.
Несколько лет тому назад ни
один политик
не предвидел, на что нужно будет направить все свои силы.
Повсюду встречаем мы наследие абсолютизма, государственного и общественного, он жив
не только тогда, когда царствует
один, но и тогда, когда царствует большинство.
Человек, закупоренный в себе, и есть существо несвободное,
не определяемое глубиной, а определяемое извне мировой необходимостью, в которой все разорвано, враждебно
одно другому, выпало из глубины, т. е.
не духовно.
Человек
не только
один из объектов этого мира, он прежде всего субъект, из объекта
не выводимый.
Ни
одно мгновение
не самоценно, оно есть лишь средство для последующего мгновения.
Одно из главных классических возражений Цельса против христианства заключается в том, что христиане плохие,
не лояльные граждане государства, что они чувствуют себя принадлежащими к другому царству.
Он считался анархистом, потому что
не хотел переносить суверенитет
одного субъекта на другой.
И ни
один человек
не может себя считать обладающим полнотой и завершенностью истины.
Но единственное оправдание социализма заключается в том, что он хочет создать общество, в котором ни
один человек
не будет объектом и вещью, каждый будет субъектом и личностью.
Много наименований можно давать человеческому типу, но человек менее меняется, чем это кажется по его внешности и его жестам, он часто менял лишь свою одежду, надевал в
один период жизни одежду революционера, в другой период одежду реакционера; он может быть классиком и может быть романтиком,
не будучи ни тем ни другим в глубине.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Лука Лукич.
Не могу,
не могу, господа. Я, признаюсь, так воспитан, что, заговори со мною
одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только
одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Оробели? А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни
одна женщина
не может их выдержать,
не так ли?
Одно плохо: иной раз славно наешься, а в другой чуть
не лопнешь с голоду, как теперь, например.