Неточные совпадения
И роковой смысл этого выпадения я вижу даже не в
том,
что он дает перевес враждебной нам стороне.
Темные разрушительные силы, убивающие нашу родину, все свои надежды основывают на
том,
что во всем мире произойдет страшный катаклизм и будут разрушены основы христианской культуры.
То,
что совершалось в недрах русского духа, перестанет уже быть провинциальным, отдельным и замкнутым, станет мировым и общечеловеческим, не восточным только, но и западным.
И если народы Запада принуждены будут, наконец, увидеть единственный лик России и признать ее призвание,
то остается все еще неясным, сознаем ли мы сами, чт́о есть Россия и к
чему она призвана?
И Россия не была бы так таинственна, если бы в ней было только
то, о
чем мы сейчас говорили.
И самым коренным грехом славянофильства было
то,
что природно-исторические черты русской стихии они приняли за христианские добродетели.
Русские почти стыдятся
того,
что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже — увы! — чуждо национальное достоинство.
Вл. Соловьев смеялся над уверенностью русского национального самомнения в
том,
что все святые говорили по-русски.
Русское национальное самомнение всегда выражается в
том,
что Россия почитает себя не только самой христианской, но и единственной христианской страной в мире.
Не раз уже указывали на
то,
что сам русский атеизм религиозен.
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в
то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать
тот тезис,
что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.
Почвенные слои наши лишены правосознания и даже достоинства, не хотят самодеятельности и активности, всегда полагаются на
то,
что другие все за них сделают.
С этим связано
то,
что все мужественное, освобождающее и оформляющее было в России как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину.
Русский народ почти уже готов был примириться с
тем,
что управлять им и цивилизовать его могут только немцы.
В русской национальной стихии есть какая-то вечная опасность быть в плену, быть покорной
тому,
что вне ее.
Это всемирное по своим притязаниям мессианское сознание евреев было оправдано
тем,
что Мессия явился в недрах этого народа, хотя и был отвергнут им.
Христианское мессианское сознание не может быть утверждением
того,
что один лишь русский народ имеет великое религиозное призвание,
что он один — христианский народ,
что он один избран для христианской судьбы и христианского удела, а все остальные народы — низшие, не христианские и лишены религиозного призвания.
Христианское мессианское сознание может быть лишь сознанием
того,
что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский и мир германский.
В России давно уже нарождалось пророческое чувствование
того,
что настанет час истории, когда она будет призвана для великих откровений духа, когда центр мировой духовной жизни будет в ней.
Эти апокалиптические, пророчественные ожидания находятся в противоречии с
тем чувством,
что русские уже град свой имеют и
что град этот — «святая Русь».
Религия священства — охранения
того,
что есть, сталкивается в духе России с религией пророчества — взыскания грядущей правды.
И если можно многое привести в защиту
того тезиса,
что Россия — страна охранения религиозной святыни по преимуществу и в этом ее религиозная миссия,
то не меньше можно привести в защиту
того антитезиса,
что Россия по преимуществу страна религиозного алкания, духовной жажды, пророческих предчувствий и ожиданий.
Русские постоянно находятся в рабстве в среднем и в относительном и оправдывают это
тем,
что в окончательном и абсолютном они свободны.
Это путь к самосознанию, к осознанию
того,
что нужно России для раскрытия ее великих духовных потенций, для осуществления ее мировых задач.
Есть тайна особенной судьбы в
том,
что Россия с ее аскетической душой должна быть великой и могущественной.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию: русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по идее своей не любящий «мира» и
того,
что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для
того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы, а не от бессилия.
Розанов — необыкновенный художник слова, но в
том,
что он пишет, нет аполлонического претворения и оформления.
Он готов отрицать на следующей странице
то,
что сказал на предыдущей, и остается в целостности жизненного, а не логического процесса.
Многих пленяет в Розанове
то,
что в писаниях его, в своеобразной жизни его слов чувствуется как бы сама мать-природа, мать-земля и ее жизненные процессы.
Я чувствовал себя обвеянным чужою силой, до
того огромною,
что мое „я“ как бы уносилось пушинкою в вихрь этой огромности и этого множества…
Произошло странное явление: преувеличенная мужественность
того,
что было предо мною, как бы изменила структуру моей организации и отбросила, опрокинула эту организацию — в женскую.
Для Розанова не только суть армии, но и суть государственной власти в
том,
что она «всех нас превращает в женщин, слабых, трепещущих, обнимающих воздух…».
В своем рабьем и бабьем млении перед силой государственности, импонирующей своей далекостью и чуждостью, Розанов доходит до
того,
что прославляет официальную правительственную власть за ее гонения против славянофилов.
«Славянофильство умерло, потому
что оно оказалось не нужным и напрасным, только мешающим в параллельной мысли
тому „официальному правительству“, котороеодно и могло сделать…
Славянофильство воскреснет лишь под
тем условием,
что оно покается перед официальным правительством и пойдет за ним.
«Пятном на славянофильстве было
то,
что они за официальностью не видели сердца, которое всегда билось.
Все,
что совершается ныне на войне материально и внешне, — лишь знаки
того,
что совершается в иной, более глубокой, духовной действительности.
Противление Розанова христианству может быть сопоставлено лишь с противлением Ницше, но с
той разницей,
что в глубине своего духа Ницше ближе ко Христу,
чем Розанов, даже в
том случае, когда он берет под свою защиту православие.
Нехорошо попрекать человека
тем,
что раньше он был другим.
Каждая строка Розанова свидетельствует о
том,
что в нем не произошло никакого переворота,
что он остался таким же язычником, беззащитным против смерти, как и всегда был, столь же полярно противоположным всему Христову.
Великая беда русской души в
том же, в
чем беда и самого Розанова, — в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в недостатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем.
Этим объясняется
то,
что русская государственность была так пропитана неметчиной и часто представлялась инородным владычеством.
И думается,
что для великой миссии русского народа в мире останется существенной
та великая христианская истина,
что душа человеческая стоит больше,
чем все царства и все миры…
С миром происходит не
то,
что привыкли предвидеть,
что должно было с ним происходить по традиционным доктринам и теориям.
И это объясняется прежде всего
тем,
что традиционное сознание интеллигенции никогда не было обращено к исторически-конкретному, всегда жило отвлеченными категориями и оценками.
Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет к отрицанию смысла истории и исторических ценностей, так как ценности исторические предполагают жертву людским благам и людскими поколениями во имя
того,
что выше блага и счастья людей и их эмпирической жизни.
Война горьким опытом своим научает
тому,
что народ должен стяжать себе положительную силу и мощь, чтобы осуществить свою миссию в мире.
С этим назначением подлинные православные связывали надежды на
то,
что будет отстаиваться независимость церкви и будут сделаны шаги к обновлению церкви.
Даже сколько-нибудь осмысленные реакционеры против
того,
что происходит.
В самой хлыстовской секте меньше этой непросветимой
темы,
чем в неоформленных и неконцентрированных стихийных народных переживаниях.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он говорит,
что в детстве мамка его ушибла, и с
тех пор от него отдает немного водкою.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло!
Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в
чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. А черт его знает,
что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а может быть, и
того еще хуже.
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За
что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.