Цитаты со словом «я»
Путем этим шли все мыслители-мистики; шел, наприм., близкий
мне по духу Франц Баадер.
Претензия эта оправдывается тем, что истина не
мною выдумана и открыта, ибо я исповедую религию Христа.
В книге этой, думается
мне, есть внутреннее единство и внутренняя последовательность, хотя и нет достаточного внешнего единства и внешней последовательности.
Я был бы счастлив, если б книгой этой обострил в современном сознании ряд жгучих религиозно-философских проблем, особенно в сознании людей, вступивших на путь религиозно-мистический.
Я думаю, что это обычное рассуждение в корне ложно.
Да и не только гении и дарования, не только бл. Августины,
Я. Бёме и Платоны могут сказать что-то.
Хомяков хорошо говорит о своей властной уверенности, о своем дерзновении, о своем непомерном притязании: «этим правом, этой силой, этой властью обязан
я только счастью быть сыном Церкви, а вовсе не какой-либо личной моей силе.
Все, что
я скажу в этой книге, будет дерзающей попыткой сказать «что-то», а не «о чем-то», и дерзость свою я оправдываю так же, как оправдывал ее Хомяков.
Я не чувствую себя покинутым в познании бытия, и гносеология моя не есть гносеология покинутости.
[В этом
я сознательно возвращаюсь к традициям Киреевского и Хомякова.]
С самого начала
я прекращаю всякий разговор на чисто гносеологической почве потому, что отрицаю самую эту почву.
Первое слово гносеологии
я считаю уже ложью, уже уклоном, я отвергаю место, на котором она стоит.
Поэтому оправдывать себя перед гносеологами по критериям, выдуманным самими гносеологами,
я отказываюсь, и отказываюсь вполне правомерно: я отрицаю их критерии, не признаю их суда, считаю противозаконной всю их деятельность.
Законы моей страны — не гносеологические законы, в своей стране
я не совершаю гносеологических преступлений, потому что такой буржуазной классификации преступлений не существует на моей родине.
Поэтому и оправдываться
я должен только перед законами собственной страны.
Я не сторонник прагматизма, но думаю, что симптоматическое его значение огромно.
Должен оговориться, что под гносеологией
я все время имею в виду гносеологию критицизма, гносеологию Канта и неокантианцев.
В этом смысле гносеологию
я с самого начала радикально отрицаю, но вообще гносеологию я, конечно, признаю.
Тот взгляд на связь философии с религией, который
я здесь высказываю, может и должен найти свое гносеологическое выражение; моя точка зрения предполагает и определенную гносеологию, резко отличную от гносеологии «критической».
На протяжении этой книги
я все время буду отстаивать определенную гносеологию, но гносеология эта такова, что она, по существу, не есть верховная инстанция, не может строиться без предпосылок, она подчинена, она вторична.
Для познания научного
я утверждаю прагматический позитивизм, для познания высшего — мистический реализм, для критической гносеологии — этой дурной метафизики — не остается места.
Да простит
мне читатель интуитивно-афористическую форму изложения, преобладающую в этой книге. Но форма эта не случайно явилась и не выдумана, форма эта внутренне неизбежна, она вытекает из основного устремления духа и не может быть иной. Для меня вера есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, т. е. подчинял ее низшему и менее достоверному знанию.
Три решения
я бы формулировал так: 1) верховенство знания и отрицание веры, 2) верховенство веры и отрицание знания, 3) дуализм знания и веры.
Воспринимаемая
мною чернильница принудительно мне дана, как и связь частей суждения; она меня насилует, как и весь мир видимых вещей; я не свободен принять ее или не принять.
Через знание мир видимых вещей насильственно в
меня входит.
То, что
мне доказано, то уже неотвратимо для меня.
Когда
я житейски говорю, что твердо знаю о существовании души у моего ближнего, то этим я утверждаю элементарную метафизику, основу метафизики наукообразной.
Рационализм кантовской и вообще критической философии
я вижу в сознательном отвлечении познания от целостного процесса жизни.
[На критике критицизма
я подробно остановлюсь в главе «Гносеологическая проблема».]
Я верю в Бога моего не потому, что доказано мне бытие Его, что принужден к принятию Его, что гарантирован я залогами с небес, а потому, что люблю Его.
Я ставлю все на карту, рискую, отрекаюсь от благоразумной рассудочности.
Нужно совершить переизбрание, избрать новый объект любви, т. е. отречься от старой любви к данной действительности, уже
мне гарантированной, мне навязанной, сбросить с себя ветхого человека и родиться к новой жизни в новой, иной действительности.
Скептицизм всегда корыстен, всегда есть болезненная гипертрофия чувства своего малого «
я».
Та же неспособность выйти из своего «
я» есть и в рационализме.
Вера есть раскрытие в своем «
я» иного, божественного, выход из «я» и отдавание себя высшему.
Все более открывается, что победоносные возражения науки против возможности чуда, в сущности, основаны на особенной вере,
я бы даже сказал, на суеверии.
То, что
я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и религия говорят одно и то же о чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда не было.
Я приведу основной пример из религиозной жизни, из которого ясна будет и сущность чудесного, и сущность веры в ее отношении к знанию.
Я реально воспринимаю сыпь на лице, но здоровая сущность лица не в сыпи.
Все оторванное от
меня, далекое, чуждое я воспринимаю как давящую материальную необходимость.
Все близкое, родное, со
мной соединенное я воспринимаю как свободу.
Я именно и утверждаю, что в так называемом «иррациональном переживании» или, по моей терминологии, в первичном нерационализированном сознании совершается самое подлинное познание бытия, совершается то касание сущего, которое не может не быть и познанием.
Если
я попробую усомниться в твердости математического естествознания, то вся кантианская гносеология распадется в прах.
Эту точку зрения
я бы назвал творческим реализмом и еще назвал бы мистическим реализмом.
Когда
я говорю с братом по духу, у которого есть та же вера, что и у меня, мы не уславливаемся о смысле слов и не разделены словами, для нас слова наполнены тем же реальным содержанием и смыслом, в наших словах живет Логос.
Я не хочу, цельным духом своим не хочу находиться во власти номинализма языка и формализма логики, для которых «бытие» форма суждения, во всяком изреченном «есть» дана лишь часть суждения.
И
я знаю, что я прав, разрубая этот узел, что я служу истине, порывая со всяким формализмом и номинализмом.
Я ведь отлично знаю, какой реальный смысл и реальное содержание имеет изреченная мною мысль, когда я говорю: «то-то есть», а «того-то нет».
Я знаю, знаю, что не мое бытие и не бытие мира зависит ох суждения, от связки «есть», а суждение со всеми его частями зависит от моего бытия и бытия мира.
Цитаты из русской классики со словом «я»
Предложения со словом «я»
- – Могу я узнать причину, побудившую вас на столь опрометчивый шаг? Вас кто-то обидел?
- – Мы оба сами пришли сюда в разное время. Так что, если тебе будет немного грустно, ты можешь поговорить с нами, – сказал я уже более ласково.
- – Так это когда было, – говорю, – всему же своё время. Сейчас вот я уже хочу жениться и не собираюсь всё бросать и искать ветра в поле.
- (все предложения)
Значение слова «я»
Я1, нескл., ср. Название тридцать третьей, последней буквы русского алфавита.
Я2, меня́, мне, меня́, мной и мно́ю, обо мне, мест. личн. 1 л. ед. ч. 1. Употребляется для обозначения говорящим самого себя. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова Я
Афоризмы русских писателей со словом «я»
- Пусть всепобеждающая жизнь — иллюзия, но я верю в нее, и несчастья нынешнего дня не отнимут у меня веры в день грядущий. Жизнь победит — сколько рук ни налагалось бы на нее, сколько безумцев ни пытались бы ее прекратить. И разве не умнее: жить, хваля жизнь, нежели ругать ее — и все же жить!
- О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
- И радуюсь тому, что счастие чужое
Мне счастья моего милей, дороже вдвое!
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно