Неточные совпадения
Наша эпоха потому,
быть может, так «научна», что наука говорит о чем-то,
а не что-то.
Всем
может быть только религия,
а не философия, только религиозно достижим универсальный синтез и всеединство.
Весь опыт новой философии громко свидетельствует о том, что проблемы реальности, свободы и личности
могут быть истинно поставлены и истинно решены лишь для посвященных в тайны христианства, лишь в акте веры, в котором дается не призрачная,
а подлинная реальность и конкретный гнозис.
Высшей судебной инстанцией в делах познания не
может и не должна
быть инстанция рационалистическая и интеллектуалистическая,
а лишь полная и целостная жизнь духа.
Но возврат к реализму не
может быть просто новой гносеологией; корень беды не в рационалистических гносеологиях, в которых всегда
есть много верного,
а в том корень, что бытие наше стало плохим.
В ограниченном мире
А не
может быть в одно и то же время и
А и не
А, третье в этом мире исключается.
Что три и один — одно, эта истина не вмещается дискурсивным мышлением, но вмещается интуитивным мышлением, свободным от власти ограниченного бытия, в котором ничто не
может быть разом три и один,
а должно
быть или три или один.
Неумирающая в нас связь с большим разумом открывает нам возможность мыслить такое бытие, в котором третье не исключается, в котором все
может быть и
А и не
А, и белым и черным, равно как
может быть вневременным и внепространственным.
Откуда известно, что истина всегда
может быть доказана,
а ложь всегда
может быть опровергнута?
О ценности ничего нельзя изрекать словами, не
может быть учения о ценности, потому что данность должна предшествовать суждению, не зависеть от суждения,
а определять его.
Этот методологический прием, заимствованный у критицистов, не только не обязателен для Лосского, но, как мы увидим, внутренне для него противоречив, так как его теория знания не пропедевтическая,
а онтологическая и внутренне не
может не
быть таковой.
А интуитивное знание не
может быть ничем иным, как непосредственным усмотрением реальностей, не только частных, но и общих.
Если действительность непосредственно воспринимается нами и непосредственно присутствует в знании, то общее в знании не
может быть истолковано номиналистически, не
может быть производным, не
есть абстракция от частных реальностей,
а есть сама общая реальность.
«Если истина
есть не копия действительности, не символическое воспроизведение ее и не явление ее, сообразное с законами познавательной деятельности,
а сама действительность в дифференцированной форме, то критерием истины
может быть только наличность самой познаваемой действительности, наличность познаваемого бытия в акте знания.
Быть может, вера
есть знание высшего порядка, знание полное,
а горделивое знание
есть вера низшего порядка, вера неполная.
Болезнь эта прежде всего выразилась в том, что все стало временным, т. е. исчезающим и возникающим, умирающим и рождающимся; все стало пространственным и отчужденным в своих частях, тесным и далеким, требующим того же времени для охватывания полноты бытия; стало материальным, т. е. тяжелым, подчиненным необходимости; все стало ограниченным и относительным; третье стало исключаться, ничто уже не
может быть разом
А и не-А, бытие стало бессмысленно логичным.
Происхождение и значение всех категорий не
может быть осмыслено углублением в субъект, так как тут проблема онтологическая,
а не гносеологическая, и, чтобы понять хоть что-нибудь, гносеология должна стать сознательно онтологической, исходить из первоначальной данности бытия и его элементов,
а не сознания, не субъекта, противоположного объекту, не вторичного чего-то.
Внутри Абсолютного не
может быть никакого злого бытия,
а вне Абсолютного вообще никакое бытие немыслимо.
Безрелигиозное сознание мысленно исправляет дело Божье и хвастает, что
могло бы лучше сделать, что Богу следовало бы насильственно создать космос, сотворить людей неспособными к злу, сразу привести бытие в то совершенное состояние, при котором не
было бы страдания и смерти,
а людей привлекало бы лишь добро.
Реальная религия
может быть основана лишь на Триединстве,
а лежащее под этой Троичностью первоначальное единство
есть лишь предел, о котором ничего уже нельзя сказать, ничего даже нельзя почувствовать конкретно.
Началась эпоха самоутверждения безбожного человечества, тяжелый опыт, который должен
был быть изжит до конца, прежде чем человечество
могло вступить на путь богочеловеческий, прежде чем
была религиозно сознана истинная антропология, не бесчеловечная антропология исторического христианства, не безбожная антропология гуманизма,
а антропология богочеловеческая.
Святые аскеты должны
были бросить вызов естественному порядку природы, должны
были совершить свой индивидуальный опыт победы над источником зла, опыт активного,
а не пассивного страдания, чтоб история мира
могла продолжиться и завершиться.
Провиденциальный план истории не
может быть насилием над свободой индивидуального,
а лишь ее исполнением.
Поклоняющиеся всякому страданию, обоготворяющие его красоту так загипнотизированы, что не отличают страдания активного от страдания пассивного,
а в этом различии,
быть может, скрыта вся тайна мирового спасения.
Слишком большое страдание
может быть недостатком смирения перед Богом,
а дьявольская злоба
есть страдание самое большое.
Языческое государство не
может и не должно
быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в силе, пока грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно
быть разоблачено как язычески-ветхозаветное,
а не христиански-новозаветное.
Для них все оставалось разорванным, плоть мира не
могла быть преображена,
а духовность оставалась в тех высших сферах, в которых она пребывала изначально.
Но торговцы из храма
могут быть изгнаны не радикальной политикой, как думают церковные реформаторы,
а лишь радикальной мистикой, мистическим возрождением церковной жизни.
Нельзя отрицать сферы оккультного, но оккультные знания и оккультная практика
могут служить разным богам,
могут быть бытием,
а могут оказаться и небытием.
[Рядом с Гюисмансом
может быть поставлен столь непохожий на него Вилье де Лиль-Адан,
а из предшествующих — Барбе д'Оревили.]
Неточные совпадения
Хлестаков (придвигаясь).Да ведь это вам кажется только, что близко;
а вы вообразите себе, что далеко. Как бы я
был счастлив, сударыня, если б
мог прижать вас в свои объятия.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они
едят,
а я не
ем? Отчего же я, черт возьми, не
могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и я?
Хлестаков. Оробели?
А в моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не
может их выдержать, не так ли?
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека,
а за такого, что и на свете еще не
было, что
может все сделать, все, все, все!
Хлестаков. Вы, как я вижу, не охотник до сигарок.
А я признаюсь: это моя слабость. Вот еще насчет женского полу, никак не
могу быть равнодушен. Как вы? Какие вам больше нравятся — брюнетки или блондинки?