Неточные совпадения
Со стороны величайшее чудо
истории не видно, неверующему нельзя доказать, что Христос воскрес, тут нет доказательного насилия, но тот, кто увидел это чудо, кто
поверил в него, тот знает, что мертвые встанут для вечной жизни.
Теория прогресса в обыденном сознании бестрагична — это прекраснодушная теория, которая хотя и утверждает страдальческий и кровавый путь
истории, но
верит, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров.
Апокалиптическое и эсхатологическое сознание должно признать смысл
истории и должно
верить в возможность просветления мировой плоти.
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется читателю чересчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девятидневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он мог прибыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском выгоне, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известен? Возможно ли
поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто бы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
— Теперь я уже не знаю, видел ли я, — сказал Поп, — то есть видел ли так, как это было. Ведь это ужасно серьезное дело. Но довольно того, что Ганувер может усомниться в моем зрении. А тогда — что? Или я представляю, что я сам смотрю на Дигэ глазами и расстроенной душой Ганувера, — что же, вы думаете, я окончательно и вдруг
поверю истории с поцелуем?
Неточные совпадения
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не
верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю
историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не
верю! Не
верю!..
— Вы рассуждаете так, как будто
история, мачеха ваша, приказала вам: «Ваня, сделай революцию!» А вы мачехе не
верите, революции вам не хочется, и, сделав кислое личико, вы читаете мне из корана Эдуарда Бернштейна, подтверждая его Рихтером и Ле-Боном, — не надо делать революцию!
Самгин слушал и, следя за лицом рассказчика, не
верил ему. Рассказ напоминал что-то читанное, одну из
историй, которые сочинялись мелкими писателями семидесятых годов. Почему-то было приятно узнать, что этот модно одетый человек — сын содержателя дома терпимости и что его секли.
Он крепко вытер бороду салфеткой и напористо начал поучать, что
историю делают не Герцены, не Чернышевские, а Стефенсоны и Аркрайты и что в стране, где народ
верит в домовых, колдунов, а землю ковыряет деревянной сохой, стишками ничего не сделаешь.
Он открыто заявлял, что,
веря в прогресс, даже досадуя на его «черепаший» шаг, сам он не спешил укладывать себя всего в какое-нибудь, едва обозначившееся десятилетие, дешево отрекаясь и от завещанных
историею, добытых наукой и еще более от выработанных собственной жизнию убеждений, наблюдений и опытов, в виду едва занявшейся зари quasi-новых [мнимоновых (лат.).] идей, более или менее блестящих или остроумных гипотез, на которые бросается жадная юность.