Беда не в том, что христианский мир отверг язычество, беда в том, что христианская история была двойственна, что
мир стал язычески-христианским, что весь он был проникнут дуалистическим сознанием.
Неточные совпадения
Отщепленной от народного целого интеллигенции всего
мира поверилось, что она окончательно вступила в третий фазис развития, окончательно освободилась от пережитков прошлого, что знанием для нее исчерпывается восприятие
мира и сознательное отношение к
миру, что все человечество тогда лишь
станет на высоту самосознания, когда вырвет из своей души семя веры и отдастся гордому, самодержавному, всесильному знанию.
Воля наша избрала данный нам в опыте
мир, «этот»
мир, объектом своей любви, и он
стал для нас принудителен,
стал навязчив.
Лишь религиозные философы окончательно возвышаются над «мудростью
мира сего» и
становятся «безумными», т. е. «мудрыми».
Мир атомизировался,
стал материально тяжелым, в нем воцарилась необходимость и внешняя закономерность.
В язычестве было ощущение первоначальной святости плоти и плотской жизни, был здоровый религиозный материализм, реалистическое чувство земли, но язычество было бессильно перед тлением плоти всего
мира, не могло так преобразить плоть, чтоб она
стала вечной и совершенной, не могло вырвать из плоти грех и зло.
Перед Иисусом Сладчайшим все в
мире потеряло свою прелесть,
стало пресным.
Пусть умственно сравнивают Христа с Буддой, Сократом или Магометом, все же в глубине чувствуют, что это не то, что с пришествием Христа изменился космический состав
мира, что вошла в
мир сила не от
мира сего, что трансцендентное
стало имманентным.
Почему великая, святая идея теократии, Града Божьего,
стала ненавистной новому человечеству, почему оно отказалось от томления по небу, почему ничего не вышло с грандиозным опытом охристианить
мир без остатка?
На пустом месте религиозного сознания христианского
мира, которое до сих пор заполнялось ложью, появился гуманизм и
стал поднимать человека, ставить его на ноги.
Элементы этого же
мира должны быть подготовлены для вечности, плоть этого
мира и каждого существа в этом
мире должна
стать нетленной.
Когда снимается бремя свободы, распятая правда не может уже быть воспринята, она
становится видимой вещью, царством этого
мира.
До последнего обострения проблема Востока и Запада пойдет лишь тогда, когда слишком реально
станет перед всем христианским
миром, призванным хранить христианское откровение о личности, опасность восточно-монгольской стихии безличности, допущенной уже внутрь американско-европейской цивилизации.
Литературные круги давно ему опротивели, в этом
мире все
стало ему чуждо.
Католический разрыв церковного общества на две части сказался еще в том, что
мир был лишен священного писания как непосредственного источника религиозной жизни и духовенство
стало между Евангелием и душами человеческими.
Ну,
мир стал, нарядчики туда-сюда, никто ничем… все сгрудились, стоят в сумерках; и расходиться не расходятся, и работать не работают, — как вот все равно стадо перед грозой…
Неточные совпадения
— Коли всем
миром велено: // «Бей!» —
стало, есть за что! — // Прикрикнул Влас на странников. — // Не ветрогоны тисковцы, // Давно ли там десятого // Пороли?.. Не до шуток им. // Гнусь-человек! — Не бить его, // Так уж кого и бить? // Не нам одним наказано: // От Тискова по Волге-то // Тут деревень четырнадцать, — // Чай, через все четырнадцать // Прогнали, как сквозь строй! —
Оно и правда: можно бы! // Морочить полоумного // Нехитрая
статья. // Да быть шутом гороховым, // Признаться, не хотелося. // И так я на веку, // У притолоки стоючи, // Помялся перед барином // Досыта! «Коли
мир // (Сказал я,
миру кланяясь) // Дозволит покуражиться // Уволенному барину // В останные часы, // Молчу и я — покорствую, // А только что от должности // Увольте вы меня!»
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни,
стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и
мир и Евсеич друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец
мир сказал:
Он родился в среде тех людей, которые были и
стали сильными
мира сего.
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою
стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный
мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.