Неточные совпадения
Философия должна быть свободной, она и будет свободной, когда будет церковной, так как только в
Церкви —
свобода, освобождение от рабства и необходимости.
В исторической судьбе человечества неизменно сопутствует ему Промысел Божий; в истории есть сфера перекрещивающегося соединения человечества с Божеством, есть мистическая
церковь, в которой восстанавливается человечество в своей
свободе и достоинстве, которая предупреждает окончательную гибель человека, поддерживает его в минуты ужаса и переходящего все границы страдания.
Протестантизм был не только разрывом с
Церковью, но и здоровой реакцией против уклонов католичества, против вырождения
Церкви; протестантизм пытался восстановить
свободу Христову, которая была окончательно утрачена; в протестантизме утверждалось личное начало, которое лежало в основе религии Христа.
Хомяков учит о
свободе как об одном из определений сущности Вселенской
Церкви.
Истина о
свободе возвышается над вероисповедными различиями, над распрей восточной и западной
церквей.
Вселенское чувство
церкви, восприятие
церкви изнутри должно вести к хомяковскому пониманию
свободы в
церкви.
Отрицание
церкви есть отрицание
свободы во Христе, отрицание общения в любви, основанного Христом, отрицание содержания и смысла
свободы.
Поэтому
церковь вся зиждется на
свободе, на свободном общении в любви.
Тот, кто чувствует в
церкви принуждение, не чувствует бесконечной
свободы, тот вне
церкви.
Внутри
церкви нет ничего, кроме
свободы, ограниченной любовью или, точнее, наполненной любовью.
Смешение
церкви с косным бытом и внешней иерархией и есть нерелигиозное смешение порядка благодатного, основанного на
свободе, с порядком природным, основанным на принуждении.
Унижение и падение
церкви и есть унижение и падение человеческой активности, отвращение воли человеческой от воли Бога, безбожный отказ человека нести возложенное Богом бремя
свободы.
В эти трудные минуты судьба
церкви зависит не от внешних вещей, не от принудительных охранений, не от государственных вмешательств, не от политических переворотов, не от общественных реформ, а от напряженного мистического чувства
церкви верных, от мистической
свободы прежде всего.
Но в
церкви мистика соединена с религиозной традицией и преемственностью,
свобода связана с любовью и универсальностью.
Отказавшийся от своей воли и своей
свободы не принимается в
церковь, не нужен
церкви, в этом ведь сущность христианства.
Когда государство, область принуждения и закона, вторгается в
церковь, область
свободы и благодати, то происходит подобное тому, как когда знание, принудительное обличение видимых вещей, вторгается в веру, свободное обличение вещей невидимых.
Человек принужден жить разом в
церкви и в государстве, потому что он принадлежит к двум мирам, к миру благодатной
свободы и к миру природной необходимости.
Взаимопроникновение и смешение благодатного и свободного порядка
церкви с принудительным и законническим порядком государства в истории есть не только победа благодати и
свободы над принуждением и законом, но и вечная угроза возобладания принуждения и закона над
свободой и благодатью.
Слишком ведь ясно для религиозного сознания, что
церковь как порядок
свободы и благодати не может подчиниться государству и порядку необходимости и закона и не может сама стать государством, т. е. жизнью по принуждению и закону.
Религиозное разграничение языческого государства и христианской
церкви, принуждения и
свободы, закона и благодати есть великая историческая задача, и выполнение ее столь же провиденциально, как некогда было провиденциально соединение
церкви и государства, взаимопроникновение новозаветной благодати и ветхозаветноязыческого закона.
Только в
Церкви совершается преосуществление бытия, чудо преображения, чудо
свободы и благодати.
Но сама учащая
церковь властна, волюнтаристична, она берет на себя ответственность за души пасомых и сознает свою
свободу.
Неточные совпадения
Согласился гетьман вместе с полковниками отпустить Потоцкого, взявши с него клятвенную присягу оставить на
свободе все христианские
церкви, забыть старую вражду и не наносить никакой обиды козацкому воинству.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей
свободе, — звал в парк вдвоем, являлся в другие часы, когда тетки спали или бывали в
церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
— Ничего тебе не хочется, никуда не тянет тебя? Не просит голова
свободы, простора? Не тесно тебе в этой рамке? Ведь в глазах, вблизи — все вон этот забор, вдали — вот этот купол
церкви, дома… под носом…
Отцы и учители
церкви перестали быть защитниками
свободы совести, которыми были раньше.
Реформация и революция были сами до того испуганы пустотою мира, в который они входили, что они искали спасения в двух монашествах: в холодном, скучном ханжестве пуританизма и в сухом, натянутом цивизме республиканского формализма. Квакерская и якобинская нетерпимость были основаны на страхе, что их почва не тверда; они видели, что им надобны были сильные средства, чтобы уверить одних, что это
церковь, других — что это
свобода.