Неточные совпадения
И существуют слишком глубокие причины, в
силу которых философия неизбежно должна будет искать питания в
религии, возвратиться к своим истокам.
Глубоким представляется учение Мейстера Эккерта [Эккерт был мистиком огромной
силы, но он был пантеист, превратил христианство в
религию отвлеченной духовности и явился мистическим истоком протестантизма.] о Перво-Божестве (Gottheit), которое глубже и изначальнее Бога (Gott).
Только ветхозаветные пророки возвысились над
религией кровавой жертвы, и сознание их осветилось грядущей
религией любви и бескровной жертвы; только греческие философы-мудрецы начали прозревать Логос за бессмысленными
силами природы.
Греческая
религия безнадежна, в ней нет спасения; она была апофеозом могущественных
сил природы и обожествлением слабых
сил человеческих.
В
религии Диониса, которую теперь сближают с христианством, не было еще личности; дионисическая трагедия целиком совершается еще в стихии натурального рода; в ней все возрождается в стихийности и хаотичности природных
сил.
И до сих пор мир не понимает, почему Христос не пришел в
силе и славе, почему не явил Своей божественной мощи, почему так бессильна
религия Христа в истории, почему христианство получает удар за ударом и не удается, не устраивает этого мира.
Преследования и принуждения в делах веры и совести невозможны и нецерковны не в
силу права свободы совести или формального принципа веротерпимости, что не важно и не относится к сущности
религии, а в
силу долга свободы, обязанности нести бремя, в
силу того, что свобода есть сущность христианства.
Неточные совпадения
― Вы говорите ― нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно! Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь опоры в
религии, ― помните, мы с вами говорили, ― то никакой отец одними своими
силами без этой помощи не мог бы воспитывать.
«Только при таком решении я поступаю и сообразно с
религией, — сказал он себе, — только при этом решении я не отвергаю от себя преступную жену, а даю ей возможность исправления и даже — как ни тяжело это мне будет — посвящаю часть своих
сил на исправление и спасение ее».
Но человек сделал это на свою погибель, он — враг свободной игры мировых
сил, схематизатор; его ненавистью к свободе созданы
религии, философии, науки, государства и вся мерзость жизни.
Разговорам ее о
религии он не придавал значения, считая это «системой фраз»; украшаясь этими фразами, Марина скрывает в их необычности что-то более значительное, настоящее свое оружие самозащиты; в
силу этого оружия она верит, и этой верой объясняется ее спокойное отношение к действительности, властное — к людям. Но — каково же это оружие?
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной
силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства,
религии…» Ага,
религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…