Неточные совпадения
Религия есть жизненная основа философии,
религия питает философию реальным бытием.
Всем может
быть только
религия, а не философия, только религиозно достижим универсальный синтез и всеединство.
Для гностицизма
религия есть знание, тайное и явное,
есть посвящение в учение.
Для теософии
религия есть универсальный гнозис, преемственно передаваемый путем посвящения, путем обучения у мудрых учителей.
И существуют слишком глубокие причины, в силу которых философия неизбежно должна
будет искать питания в
религии, возвратиться к своим истокам.
Религия и мистика
есть корень философии, ее жизненная основа.
Кант уже окончательно перестал
быть католиком и весь полон пафоса рационалистического,
религии в пределах разума.
О. Конт
был не только верующий по своей психологической природе, но и настоящий мистик: он верил в человечество, которое сближалось для него с вечной женственностью христианской мистики, и кончил построением позитивной
религии человечества с культом, напоминающим католичество.
Л. Фейербах по природе своей
был религиозным атеистом и страстным глашатаем
религии человечества.
Рационалистическое вырождение протестантизма в
религию в «пределах разума»
есть компромисс и отказ от подвига самоотречения, всякой верой предполагаемого, но с сохранением утешительных постулатов.
То, что я скажу, по внешности покажется парадоксальным, но по существу неопровержимо: наука и
религия говорят одно и то же о чуде, согласны в том, что в пределах порядка природы чудо невозможно и чуда никогда не
было.
Таинства древних
религий были только природны, в них сказывалась зависимость человека от природы.
Таинства языческих
религий были таинствами зависимости человека от природы, таинства же христианской
религии — таинства, освобождающие человека от власти естества.
Гегель
был последним великим гностиком; он обоготворил философию, превратил ее в
религию.
Наука и
религия должны
были бы
быть признаны по меньшей мере равноценными как пища для философии.
Глубоким представляется учение Мейстера Эккерта [Эккерт
был мистиком огромной силы, но он
был пантеист, превратил христианство в
религию отвлеченной духовности и явился мистическим истоком протестантизма.] о Перво-Божестве (Gottheit), которое глубже и изначальнее Бога (Gott).
Религия драматична, может
быть лишь у лица и лишь по отношению к лицу, и потому возможна лишь
религия Отца, Сына и Духа.
Реальная
религия может
быть основана лишь на Триединстве, а лежащее под этой Троичностью первоначальное единство
есть лишь предел, о котором ничего уже нельзя сказать, ничего даже нельзя почувствовать конкретно.
В дохристианских
религиях Бог
был далеким и страшным или так затуманивался слабостью человеческого зрения, что виделся в форме многобожия.
Ветхий Завет и пророки, язычество и греческая философия, восточные
религии и античная культура — все это
было путем к Христу, всемирной подготовкой почвы для явления Логоса во плоти.
В язычестве
было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл оставался еще закрытым, и
религия любви еще не явилась в мир.
Ни одна древняя
религия, ни язычество, ни браманизм, ни даже Ветхий Завет, не
была еще
религией спасения: ни в одной из дохристианских
религий не
было обетования о восстановлении творения в идеальном космосе, о всеобщем воскресении, о вечной и полной жизни.
Ни в одной из этих
религий не только не
было надежды на спасение личности, но не
было даже сознания безусловного значения личности.
Греческая
религия безнадежна, в ней нет спасения; она
была апофеозом могущественных сил природы и обожествлением слабых сил человеческих.
В
религии Индии
была сознана греховность и бессмысленность бытия и неизбежность мироотрицания, но спасения и воскресения не
было.
Современный языческий ренессанс
есть или неосознанный еще процесс развития
религии Христа к высшей полноте, или окончательный декаданс.
Родовые
религии сделали возможными первые стадии человеческой истории; в них открылись элементарно необходимые истины; но откровения о личности и ее идеальной природе в них не
было еще, не настало еще для этого время.
В
религии Диониса, которую теперь сближают с христианством, не
было еще личности; дионисическая трагедия целиком совершается еще в стихии натурального рода; в ней все возрождается в стихийности и хаотичности природных сил.
До Христа мир не знал вселенской
религии; все
религии были национальными и ограниченными, но мир шел с разных концов к вселенскому религиозному сознанию, к вселенской
религии.
Закон Ветхого Завета, как и всякий закон до Христа,
был лишь предварительным подготовлением человечества к принятию
религии любви и свободы.
Религия Христа не
есть уже
религия жертвы и закона, а
религия любви и свободы.
Все христианское учение
было уже подготовлено греческой и восточной мудростью, даже таинства христианские имеют свой прообраз в таинствах древних
религий.
Была в Греции
религия Диониса, но Дионис
был лишь космической атмосферой, стихией, полной предчувствий.
Если Христос — Сын Божий, Логос, то мир имеет Смысл и у меня
есть надежда на вечное спасение; если Христос — человек, то мир бессмыслен и нет для меня
религии спасения.
Этот трагизм христианской истории в том коренился, что христианская
религия все еще не
была полным откровением, что не наступили еще времена для раскрытия положительной религиозной антропологии, монистической правды о земной судьбе человечества.
В
религии Христа
был дан Богочеловек и открылась правда о личном небесном спасении, но не
было еще дано богочеловечество и не
была еще целиком открыта правда о соборном спасении мира, о пути осуществления духа Христова в мировом космосе.
Папоцезаризм и цезарепапизм
были двумя формами «христианского государства», двумя ложными попытками власти этого мира выдать себя за христианскую, в то время как никогда не
было сказано и предсказано, что
религия Христа
будет властвовать над миром,
будет преследовать и насиловать (а не сама преследоваться и насиловаться).
Протестантизм
был не только разрывом с Церковью, но и здоровой реакцией против уклонов католичества, против вырождения Церкви; протестантизм пытался восстановить свободу Христову, которая
была окончательно утрачена; в протестантизме утверждалось личное начало, которое лежало в основе
религии Христа.
И вот человечество в исторических своих путях должно
было пройти безрелигиозный гуманизм, чтобы наступили времена
религии богочеловечества, чтобы открылась человечеству религиозная правда о его окончательной земной судьбе.
Назревает сознание, что правда о человеке может
быть открыта и утверждена лишь вместе с правдой о Боге, что истинный гуманизм заключается в
религии богочеловечества.
В
религии социализма, этом последнем слове учения о прогрессе,
есть конец.
Социалистическая
религия есть обратный хилиазм, и в связи с ней должен возродиться хилиазм истинный.
Вся историческая драма
религии Нового Завета в том, что Новый Завет человека с Богом, Завет любви и свободы не
был еще соборным соединением человечества с Божеством.
Обожение человеческой природы, богочеловечность и
есть новая религиозная антропология, противоположная безрелигиозной антропологии
религии человечества,
религии человеческого самообожествления и самоудовлетворенности.
Религия Христа
есть завет любви, а не жертвы,
религия Спасителя — Сына Божьего, а не спасителей-человеков.
Возрождение ценностей и благ языческого мира, всей заключенной в этом мире подлинной жизни, почувствованной языческим миром святости первозданной плоти,
есть дело религиозное и с
религией воскресенья плоти связанное.
Но возрождение язычества, реставрация языческих
религий есть безумие,
есть дело, враждебное
религии.
Нельзя отрицать язычества, безумно видеть в нем злой соблазн; язычество
было подлинным откровением, но первоначальным, неполным, односторонним, и
были глубокие, мистические причины гибели язычества как
религии.
Духа можно говорить лишь условно, так как не может
быть особенной
религии Св.
Страдальческий опыт ведет к
религии, но опыт религиозный
есть уже преодоление страдания.
Неточные совпадения
Грустилов сначала растерялся и, рассмотрев книгу, начал
было объяснять, что она ничего не заключает в себе ни против
религии, ни против нравственности, ни даже против общественного спокойствия.
Либеральная партия говорила или, лучше, подразумевала, что
религия есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить
было бы очень весело.
У ней
была своя странная
религия метемпсихозы, в которую она твердо верила, мало заботясь о догматах церкви.
Одно, что он нашел с тех пор, как вопросы эти стали занимать его,
было то, что он ошибался, предполагая по воспоминаниям своего юношеского, университетского круга, что
религия уж отжила свое время и что ее более не существует.
Левин помнил, как в то время, когда Николай
был в периоде набожности, постов, монахов, служб церковных, когда он искал в
религии помощи, узды на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем, монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с ужасом и омерзением отвернулись.