Возглас Елены Ильинишны как будто смягчил напряженность Луки Ивановича. По крайней мере, лицо его получило оттенок более
тихой скорби. Он взял даже Елену Ильинишну за обе руки и с усилием выговорил...
Иначе глядели глаза; во всем существе его, в движениях, то замедленных, то бессвязно порывистых, в похолодевшей, как бы разбитой речи, высказывалась усталость окончательная, тайная и
тихая скорбь, далеко различная от той полупритворной грусти, которою он щеголял, бывало, как вообще щеголяет ею молодежь, исполненная надежд и доверчивого самолюбия.
А для обреченного Саши, когда вступил он в чреду страшных событий и познал ужас одиночества, эта пьеска стала как бы молитвой, источником чистой печали,
тихой скорби о навеки утраченном.
— У нас на Кавказе почти у всех такие, и у мамы были такие, и у покойной тети тоже, — с какой-то гордостью и
тихой скорбью проговорила княжна. — А это кто? — быстро прибавила она, вынимая из моего чемоданчика портрет моего отца.
Неточные совпадения
И чувство безутешной
скорби готово было овладеть ими. Но казалось им, кто-то смотрит с высоты неба, из синевы, оттуда, где звезды, видит всё, что происходит в Уклееве, сторожит. И как ни велико зло, всё же ночь тиха и прекрасна, и всё же в божьем мире правда есть и будет, такая же
тихая и прекрасная, и всё на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, как лунный свет сливается с ночью.
Вижу — у каждого свой бог, и каждый бог не многим выше и красивее слуги и носителя своего. Давит это меня. Не бога ищет человек, а забвения
скорби своей. Вытесняет горе отовсюду человека, и уходит он от себя самого, хочет избежать деяния, боится участия своего в жизни и всё ищет
тихий угол, где бы скрыть себя. И уже чувствую в людях не святую тревогу богоискания, но лишь страх пред лицом жизни, не стремление к радости о господе, а заботу — как избыть печаль?
Тиха // Была его и благостна кончина. // Он никому не позабыл сказать // Прощальное, приветливое слово; // Когда ж своей царицы
скорбь увидел, // «Аринушка, — сказал он, — ты не плачь, // Меня Господь простит, что государить // Я не умел!» И, руку взяв ее, // Держал в своей и, кротко улыбаясь, // Так погрузился словно в
тихий сон — // И отошел. И на его лице // Улыбка та последняя осталась.
А под самым закроем небосклона синеет и будто трепещет в сухом тумане полоса лесов, в глуши которых Марья Гавриловна отдохнула от великой душевной
скорби и заживила сердечные раны под
тихим, безмятежным покровом Манефы.
И сдается ему, что, как только увидит он милый лик любимой девушки, все
скорби и печали, все заботы и хлопоты как рукой снимет с него и потекут дни светлые, дни счастья и
тихой радости…