Вы, быть может, полагаете, что эта цензура требовала к себе статьи по военному делу, все, что говорилось о нашей армии, распоряжениях начальства, каких-нибудь проектах и узаконениях? Все это, конечно, шло прямо туда, но, кроме того, малейший намек на военный быт и всякая повесть, рассказ или
глава романа, где есть офицеры, шло туда же.
Неточные совпадения
Может показаться даже маловероятным, что я, написав несколько
глав первой части, повез их к редактору"Библиотеки", предлагая ему
роман к январской книжке 1862 года и не скрывая того, что в первый год могут быть готовы только две части.
Как я сказал выше, редактор"Библиотеки"взял
роман по нескольким
главам, и он начал печататься с января 1862 года. Первые две части тянулись весь этот год. Я писал его по кускам в несколько
глав, всю зиму и весну, до отъезда в Нижний и в деревню; продолжал работу и у себя на хуторе, продолжал ее опять и в Петербурге и довел до конца вторую часть. Но в январе 1863 года у меня еще не было почти ничего готово из третьей книги — как я называл тогда части моего
романа.
С замыслом большого
романа, названного им"Некуда", он стал меня знакомить и любил подробно рассказывать содержание отдельных
глав. Я видел, что это будет широкая картина тогдашней"смуты", куда должна была войти и провинциальная жизнь, и Петербург радикальной молодежи, и даже польское восстание. Программа была для молодого редактора, искавшего интересных вкладов в свой журнал, очень заманчива.
Смешно вспомнить, что тогда этот
роман сразу возбудил недоверчивое чувство в цензуре. Даже мягкий де Роберти с каждой новой
главой приходил все в большее смущение. Автор и я усиленно должны были хлопотать и отстаивать текст.
И вот я поехал пить воды в Киссинген с приятной перспективой вести дальше
главы первой части
романа. У меня была полнейшая надежда — к сентябрьской книжке доставить в редакцию целых две части
романа.
А писателем я занимаюсь во втором (еще не изданном) томе моего труда о
романе в XIX столетии в двух отдельных
главах"Личность и судьба писателя"и"Главные вехи русского
романа".
В виде вступления я задумал
главу, где один из героев
романа вспоминает о том, как он ездил"прощаться"с обломками тогдашней русской эмиграции во французскую Швейцарию.
От слова до слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения речи этого человека, хлеставшие бурными потоками в споре о всем известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда история событий доводит меня до этой
главы романа, в ушах моих снова звучат эти пылкие речи смелого адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною книгою.
Михаил Дмитриевич называл шутя эти письма «
главами романа», а Анна Александровна всегда с удовольствием слушала их, хотя они производили на обоих тяжелое впечатление.
Неточные совпадения
Я думал уж о форме плана // И как героя назову; // Покамест моего
романа // Я кончил первую
главу; // Пересмотрел всё это строго; // Противоречий очень много, // Но их исправить не хочу; // Цензуре долг свой заплачу // И журналистам на съеденье // Плоды трудов моих отдам; // Иди же к невским берегам, // Новорожденное творенье, // И заслужи мне славы дань: // Кривые толки, шум и брань!
«Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем, весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего
романа целую
главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную
главу точками или цифром; но во избежание соблазна решился он лучше выставить вместо девятого нумера осьмой над последней
главою Евгения Онегина и пожертвовать одною из окончательных строф:
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань
романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и положил руки с локтями на стол и на них голову. Потом поцарапал сухим пером по бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее написал в новую строку, после слов «
Глава I»:
И Райский развлекался от мысли о Вере, с утра его манили в разные стороны летучие мысли, свежесть утра, встречи в домашнем гнезде, новые лица, поле, газета, новая книга или
глава из собственного
романа. Вечером только начинает все прожитое днем сжиматься в один узел, и у кого сознательно, и у кого бессознательно, подводится итог «злобе дня».
Прощай — это первое и последнее мое письмо, или, пожалуй,
глава из будущего твоего
романа. Ну, поздравляю тебя, если он будет весь такой! Бабушке и сестрам своим кланяйся, нужды нет, что я не знаю их, а они меня, и скажи им, что в таком-то городе живет твой приятель, готовый служить, как выше сказано. —