Неточные совпадения
То, что Ломброзо установил
в душевной жизни масс под видом мизонеизма, то
есть страха новизны, держалось еще
в тогдашнем сословном обществе, да и теперь еще держит
в своих когтях массу, которая сторонится от смелых идей, требующих
настоящей общественной ломки.
Моя жизнь вне университета проходила по материальной обстановке совсем не так, как у Телепнева. Мне пришлось сесть на содержание
в тысячу рублей ассигнациями, как тогда еще считали наши старики, что составляло неполных триста рублей, — весьма скудная студенческая стипендия
в настоящее время; да и тогда это
было очень
в обрез, хотя слушание лекций и стоило всего сорок рублей.
Но и
в лучшем случае, если б я даже и выдержал на магистра и занял место адъюнкта (как тогда называли приват-доцента), я бы впряг себя
в такое дело, к которому у меня не
было настоящего призвания,
в чем я и убедился, проделав
в Дерпте
в течение пяти лет целую, так сказать, эволюциюинтеллектуального и нравственного развития, которую вряд ли бы проделал
в Казани.
Тогда
была еще блистательная пора оперы: Тамберлик, Кальцоляри, Лаблаш, Демерик, Бозио, Дебассини.
В этот спектакль зала показалась нам особенно парадной. И на верхах нас окружала публика, какую мы не привыкли видеть
в парадизе. Все смотрело так чопорно и корректно. Учащейся молодежи очень мало, потому и гораздо меньше крика и неистовых вызываний, чем
в настоящее время.
А мы нашли здесь довольно большую семью казанцев — студентов восточного факультета, только что переведенного
в Петербург. Многие из них
были"казенные", и
в Казани мы над ними подтрунивали, как над более или менее"восточными человеками", хотя
настоящих восточников между ними
было очень мало.
По состоянию своих финансов я попадал на верхи. Но тогда, не так как нынче, всюду можно
было попасть гораздо легче, чем
в настоящее время, начиная с итальянской оперы, самой дорогой и посещаемой. Попал я и
в балет, чуть ли не на бенефис, и
в галерее пятого яруса нашел и наших восточников-казанцев
в мундирчиках, очень франтоватых и подстриженных, совсем не отзывавших казанскими"занимательными".
Самая выпивка
была вставлена
в рамки с известным обрядом, хотя я и нашел
в"Рутении"двух-трех матерых студентов-"филистров"(отслушавших лекции) —
настоящих алкоголиков.
В связи со всем этим во мне шла и внутренняя работа, та борьба,
в которой писательство окончательно победило, под прямым влиянием обновления нашей литературы, журналов, театра, прессы. Жизнь все сильнее тянула к работе бытописателя. Опыты
были проделаны
в Дерпте
в те последние два года, когда я еще продолжал слушать лекции по медицинскому факультету. Найдена
была и та форма,
в какой сложилось первое произведение, с которым я дерзнул выступить уже как
настоящий драматург, еще нося голубой воротник.
Ведь и
в наше время везде
было немало бедняков среди своекоштных студентов. Согласитесь, если вы кормитесь месяцами на два рубля, питаетесь неделями черными сухарями с скверным сыром и платите за квартиру четыре-шесть рублей
в месяц, вы —
настоящий бедняк.
Германия, ее университетская наука и"академические"сферы укрепили
в нем его ненасытную, но неупорядоченную любознательность и слабость ко всему традиционному складу немецкой студенческой жизни, хотя он по своей болезненности, (
настоящей или мнимой) не мог, вероятно, и
в юности
быть кутилой.
В этом сказывался
настоящий казанец начала 40-х годов, умный, хлесткий
в своей диалектике и рассказах русак, хотя он
был, если не ошибаюсь, сын француженки.
Передо мною
в его лице стояла целая эпоха, и он
был одним из ее типичнейших представителей:
настоящий самородок из провинциально-помещичьего быта, без всяких заграничных влияний, полный всяких чисто российских черт антикультурного свойства, но все-таки талантом, умом и преданностью литературе, как высшему, что создала русская жизнь, поднявшийся до значительного уровня.
Для Бурдина присутствие Васильева
в труппе
было — "нож острый". Сравнение
было слишком не
в его пользу. Как и Васильев, он считал себя и комиком и трагиком и
в сильных местах всегда слишком усердствовал, не имея
настоящего драматического дарования.
И свое поведение он завершил поступком, который дал
настоящую ноту того, на что он
был способен: сыграв роль, он тут же,
в ночь бенефиса, отказался от нее, и начальство опять стушевалось, не сделав ни малейшей попытки отстоять права автора.
С первых ее слов, когда она начала репетировать (а играла она
в полную игру), ее задушевный голос и какая-то прозрачная искренность тона показали мне, как она подходит к лицу героини драмы и какая вообще эта натура для исполнения не условной театральной «ingenue», а
настоящей девической «наивности», то
есть чистоты и правды той юной души, которая окажется способной проявить и всю гамму тяжелых переживаний, всю трепетность тех нравственных запросов, какие трагически доводят ее до ухода из жизни.
Тогда и Шекспир стал проникать
в Александрийский театр
в новых переводах и
в новом, более правдивом исполнении. Самойлов выступал
в Шейлоке и Лире, и постановка"Лира"
в талантливом переводе Дружинина
была настоящим сценическим событием.
Но все это относится к тем годам, когда я
был уже двадцать лет романистом. А речь идет у нас
в настоящую минуту о том, под каким влиянием начал я писать, если не как драматург, то как романист
в 1861 году?
Разумеется,
будь другой на моем месте — он бы произвел
настоящую анкету и прежде всего навел бы справку
в газетной экспедиции о числе экземпляров и подверг бы самую эту подписную книгу более тщательному осмотру.
Эдельсон
был очень серьезный, начитанный и чуткий литературный критик, и явись он
в настоящее время, никто бы ему не поставил
в вину его направления. Но он вовсе не замыкался
в область одной эстетики. По университетскому образованию он имел сведения и по естественным наукам, и по вопросам политическим, и некоторые его статьи, написанные, как всегда, по собственной инициативе, касались разных вопросов, далеких от чисто эстетической сферы.
Как бы я теперь, по прошествии сорока с лишком лет, строго ни обсуждал мое редакторство и все те недочеты, какие во мне значились (как
в руководителе большого журнала — литературного и политического), я все-таки должен сказать, что я и
в настоящий момент скорее желал бы как простой сотрудник видеть во главе журнала такого молодого, преданного литературе писателя, каким
был я.
Григорьев тоже оказался жертвой своего хронического. безденежья. У него уже не
было такого положения, как
в журнале графа Кушелева и у Достоевских. Он вел жизнь
настоящего богемы. А выручить его
в трудную минуту никто не умел или не хотел."Фонд"и тогда действовал; но, должно
быть, не дал ему ссуды, какая
была ему нужна.
Он
был одет
в поддевку из бурого верблюжьего сукна и смотрел
настоящим"мизераблем", но все еще разглагольствовал и хорохорился.
В настоящую минуту, когда я пишу эти строки (то
есть в августе 1908 года), за такое письмо обвиненный попал бы много-много
в крепость (или
в административную ссылку), а тогда известный писатель, ничем перед тем не опороченный, пошел на каторгу.
В тогдашней"Французской комедии"для трагическогорепертуара не
было сильных дарований ни
в мужском, ни
в женском персонале. Мунэ-Сюлли дебютировал позднее. Из женщин никто не поднимался выше приличных «полезностей». Но ансамбль комедии,
в особенности мольеровской,
был в полном смысле блестящий, такой, какого уже не
было впоследствии ни
в одно десятилетие, вплоть до
настоящей минуты.
Разумеется, их форма
была устарелой даже и тогда, во второй половине 60-х годов; но
в них надо
было (да и теперь следует) различать две стороны: условный, подвинченный язык
в героических местах действия и бытовуюсторону — часто с
настоящими реальными чертами парижской жизни и с удачными типами.
В нем тогда,
быть может впервые, явился
настоящий реалист мелодрамы.
Русских тогда
в Латинском квартале
было еще очень мало, больше все медики и специалисты — магистранты. О
настоящих политических"изгнанниках"что-то не
было и слышно. Крупных имен — ни одного. Да и
в легальных сферах из писателей никто тогда не жил
в Париже. Тургенев, может
быть, наезжал; но это
была полоса его баденской жизни. Домом жил только Н.И.Тургенев — экс-декабрист; но ни у меня, ни у моих сожителей не
было случая с ним видеться.
На курсах Рикура (где мне приводилось исполнять сцены с его слушательницами) испытал я впервые то, как совместная работа с женским полом притупляет
в вас (а я
был ведь еще молодой человек!) наклонность к ухаживанью, к эротическим замашкам. Все эти девицы,
настоящие и поддельные, делались для вас просто «товарками», и не
было никакой охоты выказывать им внимание как особам другого пола. Только бы она хорошо «давала вам реплики» и не сбивала вас с тона неумелой игрой или фальшивой декламацией.
К
настоящей осени, то
есть к октябрю (по новому стилю), я уже рассчитывал вернуться
в Париж и опять
в любезный мне Латинский квартал.
Про меня рано сложилась легенда, что я все мои романы не написал, а продиктовал. Я уже имел повод оговариваться и поправлять это —
в общем неверное — сведение. До 1873 года я многое из беллетристики диктовал, но с того года до
настоящей минуты ни одна моя, ни крупная, ни мелкая вещь, не продиктована, кроме статей. «Жертва вечерняя» вся целиком
была продиктована, и
в очень скорый срок —
в шесть недель, причем я работал только с 9 до 12 часов утра. А
в романе до двадцати печатных листов.
Эта небольшая группа тогдашних последователей Конта, Милля и отчасти Спенсера (о нем речь пойдет ниже) и
была настоящим свободомыслящим оазисом
в тогдашней лондонской интеллигенции — среди сотен писателей, журналистов, «клерджименов» (священников) и педагогов обыкновенного, «респектабельного» типа.
А та,
настоящая биржа, куда лились все артерии Лондона и City с его еще не виданным мною движением, давала чувство матерьяльной мощи, которая, однако, не могла залечить две зияющие раны британской культуры: проституцию, главное, пролетариат, которого также нельзя
было видеть
в Париже
в таких подавляющих размерах.
По музыкальной части Лондон
был (да остался
в значительной степени и теперь) огромной сезонной ярмаркой.Отовсюду наезжают сюда всевозможные виртуозы, и начинается
настоящий шабаш всяких музыкальных «exhibitions».
Думаю я и
в настоящую минуту, что
было бы желательно приобрести виллу Тургенева для какого-нибудь литературно-писательского назначения и не дать ей превратиться
в нечто заброшенное и безвестное.
Шекспиром я и хотел прежде всего насытиться
в Бург-театре. И мне случалось там (
в оба моих зимних сезона
в 1868–1869 и 1870 годах) попадать на такие серии шекспировских пьес, какие не давались тогда нигде — ни
в Мюнхене, ни
в Берлине, и всего менее
в Лондоне и вообще
в Англии. Где же, кроме тогдашней Вены, могли вы ходить на цикл шекспировских хроник, дававшихся восемь дней кряду? Для такого друга театра, каким
был я, это являлось
настоящим объедением.
Настоящей любимицей
была Вальтер, на которой держался классический репертуар. Как"герой", Зонненталь, получивший впоследствии дворянство,
был в расцвете сил. Соперником его на сильные характерные роли считался Левинский, а первым комиком состоял Ларош, очень тонкий актер старой школы, напоминавший мне игру И.П.Сосницкого. Из молодых актрис ни одна не выделялась крупным талантом, а актер Баумейстер, позднее сделавшийся"первым сюжетом"труппы, тогда считался только"хорошей полезностью".
Испания! До сих пор эта страна остается
в моей памяти как яркая страница
настоящей молодости. Мне тогда еще не
было полных 29 лет. И я искренно упрекаю себя
в настоящий момент за то, что я не то что вычеркнул ее из своей памяти, а не настолько сильно влекся к ней, чтобы еще раз и на более долгий срок пожить
в ней.
Это
было вполне корректно, но нам тогда казалось, что для такого радикальномыслящего человека, как Герцен, можно бы и не делать"щекотливого вопроса"из своих совершенно законных отношений к женщине, с которой он жил
в настоящем браке и имел от нее дочь.
Среди молодых актрис выделялись такие милые ingenues, как, например, Штрауке, но
настоящий венский жанр женской игры
был водевильный,
в местной Posse.
В Вене я во второй раз испытывал под конец тамошнего сезона то же чувство пресноты. Жизнь привольная, удовольствий всякого рода много, везде оживленная публика, но нерва, который поддерживал бы
в вас высший интерес, — нет, потому что нет
настоящей политической жизни, потому что не
было и своей оригинальной литературы, и таких движений
в интеллигенции и
в рабочей массе, которые давали бы ноту столичной жизни.
Но мои попытки сразу же осеклись о недоверие немецких властей, начиная с командиров разных военных пунктов, к каким я должен
был обращаться. Мне везде отказывали. Особых рекомендаций у меня не
было, а редакция не позаботилась даже сейчас же выслать мне особое письмо. И я должен
был довольствоваться тем, что
буду писать письма
в"Санкт-Петербургские ведомости"не прямо"с театра войны", как
настоящий военный репортер, а"около войны".
Тут я его
в первый раз видел живым и должен сказать, что внешность этого секретаря Гамбетты
была самая неподходящая к посту, какой он занимал: какой-то завсегдатай студенческой таверны, с кривым носом и подозрительной краснотой кожи и полуоблезлым черепом,
в фланелевой рубашке и пиджаке
настоящего"богемы". Не знаю уже, почему выбор"диктатора"упал именно на этого экс-нигилиста Латинской страны. Оценить его выдающиеся умственные и административные способности у меня не
было времени, да и особенной охоты.
Возвращение
в Россию
было полно впечатлений туриста
в таких городах, как Турин, Милан, Венеция, Триест, а молодость делала то, что я легко выносил все эти переезды зимой с холодными комнатами отелей и даже
настоящим русским снегом
в Турине и Вене, где я не стал заживаться, а только прибавил кое-что к своему туалету и купил себе шубку,
в которой мне
было весьма прохладно, когда я добрался до русской границы и стал колесить по нашим провинциальным дорогам.
В Варшаве я ее видел
в комедии и интимной драме польского репертуара и думаю, что средний жанр
был ее
настоящей сферой. Такой изящной, тонкой артистки тогда у нас
в столицах еще не
было. Да и у себя
в гостиной она
была гораздо больше светская дама, чем тогдашние наши"первые сюжеты".
Голова у Некрасова
была чрезвычайно типичная для
настоящего русака из приволжских местностей. Он смотрел и
в зиму 1871 года всего больше охотником из дворян — псовым или ружейным, холостяком, членом клуба.
В литературном мире у меня
было когда-то много знакомого народа, но ни одного
настоящего друга или школьного товарища. Из бывших сотрудников"Библиотеки"Лесков очутился
в числе кредиторов журнала, Воскобойников работал
в"Московских ведомостях"у Каткова, Эдельсон умер, бывший у меня секретарем товарищ мой Венский практиковал
в провинции как врач после довершения своей подготовки на курсах для врачей и получения докторской степени.
Воздух 60-х годов отошел уже
в даль истории. После выстрела Каракозова чувствовалась скорее реакция, чем
настоящее"поступательное"движение. Власть затягивала повода, но все-таки тогда еще нельзя
было похерить то, что только что
было даровано: гласный суд и земские учреждения или университетский устав 1863 года. Поэтому и
в остальной жизни, если и не
было подъема 60-х годов, то все-таки
в интеллигентной сфере произошло неизбежное расширение разных видов культурной работы.
Одного
настоящего эмигранта нашел я, правда,
в 1867 году, хотя по происхождению и не русского, но из России и даже прямо из петербургской интеллигенции 60-х годов. О нем у нас совсем забыли, а это
была оригинальная фигура, и на ее судьбу накинут как бы флер некоторой таинственности.